Список книг

« Предыдущая | Оглавление | Следующая »

Кривцов А.С.
Абстрактные и материальные обязательства в римском и в современном гражданском праве

§ 29. Cautio

Cautio[218], в смысле долгового документа с самостоятельным действием в качестве основания для иска, не приобрела законченного развития в римском праве.

Она имела, уже с давнего времени, значение не "основания для иска", но "доказательства" в пользу такого основания. Так, напр., у Гая мы читаем следующее: ) est eorum nominum, quae arcaria vocantur in his enim rei, non litterarum obligatio consistit, quippe non aliter valent, quam si numerata sit pecuna; numeratio autem pecuniae re facit obligationem, qua de causa recte dicemus arcaria nomina nullam facere obligationem, sed obligationis factae testi-monium praebere (Gai Inst. III. § 131)".

В связи с этим в § 134 сказано, что обязательства, опирающиеся на документ без стипуляции, составляют и, таким образом, не признаются римским правом. Так, несомненно, было во времена Гая. Между тем, постепенно, по мере того как все более и более увеличивалось употребление при юридических сделках письменной формы, - возвышалось практическое значение документов, как средства доказательства. Вместе с тем, начало понемногу входит в обычай помещать в документе при стипуляциях их содержание, а общая формула прибавлялась в конце письма в качестве заключительной клаузулы этого документа[219]. Функция подобного документа носила, однако, чисто "доказательный" характер. Если он был выставлен , - то не приобретал никакого значения, 1. 14 C. 4, 2. Он мог быть обессилен доказательством неправильности его содержания 1. 5, 1. 6 C. 4, 2, и весьма часто, наряду с документами, ставятся в источниках , 1. 3, § 3, D., 1. 4, 1. 22 C. 8. 42. В этих фрагментах прямо говорится, что, если, по уплате должником долга, документ и не был вытребован им обратно или формально уничтожен, - то это обстоятельство не исключает возможности приводить иным образом доказательства в пользу того, что долг уплачен.

В некоторых случаях относительно доказательственной силы долгового документа начали с течением времени выставлять правило, что его содержание может быть обессиливаемо только посредством письменного доказательства противного. Это требование выставлено в 1. 25, § 4, D. 22, 3 () и в 1. 13 C. 4, 30. Подобная же точка зрения выражена в 1. 18 C. 4, 20, где допускается только письменная расписка для доказательства уплаты по такому делу, в пользу существования которого имеется документ. Вместе с тем, повысилось значение самого документа. Между тем как первоначально он служил только доказательством долга, - его доказательственная сила расширяется искусственно в том отношении, что в пользу долга начинают строить известные легальные презумпции. Сюда относятся правила в Pauli sent. V. 7 § 2, в 1. 30 D. 45, 1, в § 8 J. 3, 20 и в 1. 7, § 12, D. 2, 14. Во всех местах по поводу обозначения в документах, что обещание дано, выставляют презумпцию, что оно дано в стипуляционной форме. Потом предприняли еще дальнейшие шаги. Если даже документ вовсе не заключал в себе ссылку на какое-либо обещание, но, если при этом его содержание не указывало на известное иное основание к возникновению обязательства, - то выставляли другую презумпцию, - а именно, что обещание было дано, - а затем соединяли обе презумпции вместе, т.е. предполагали, что оно представляет собой стипуляционный акт. В этом направлении действовали, конечно, не сразу, а постепенно. Так, приведенная презумпция была допускаема сперва только после доказательства, что между верителем и должником , но развитие института на этом не остановилось и нашло себе окончательное выражение в c. 14 C. 8, 37. Здесь уже прямо выражена та мысль, что только то, что написано в документах, должно считаться действительным, пока не представлено обратного доказательства, что стороны .

Изложенное делает само собою понятным, что различие между таким порядком, когда документу хотя продолжают придавать только доказательственное значение, но строят вышеуказанные презумпции, снабжающие его силою решающего дело доказательства, и таким порядком, когда документ, просто-напросто, объявляется самостоятельным исковым основанием, - по своим практическим результатам не является особенно значительной. Практически документ именно фигурирует в некоторых случаях в качестве суррогата стипуляции. Это обстоятельство повело к тому, что на практике стипуляция была почти совершенно вытеснена посредством cautio.

Подобный исторический процесс - постепенного вытеснения стипуляции долговым документом - служит прекрасным объяснением, почему в Юстиниановом сборнике, заключавшем в себе, как известно, следы различных исторических наслоений, - не выдержана строгая характеристика долгового документа, как доказательственного акта, но что, напротив, в этой компиляции мы встречаем, относительно cautio, частые переходы от одной точки зрения к другой, совершенно противоположной, - как, напр., в 1. 59 D. 32 сначала говорится о chi-rographum, как содержащем только , а потом в словах [220] тем же самым документам, по-видимому, придается несколько более самостоятельный характер. Такой характер, особенно заметен в тех местах источников, где слова и употребляются в качестве варьирующих выражений для обозначения одного и того же предмета[221]. Мы уже говорили несколько выше, что в тех случаях, когда сама не указывает иного искового основания, - там строится презумпция насчет наличности стипуляции. В 1. 17 pr. D. 44, 4 прямо выражено, что иск предъявлен . Однако для сокращения слов иногда прямо в качесте основания иска обозначают chirographum, только подразумевая стипуляцию. Так, напр., в Inst. 3, 21 мы читаем следующее: . Понимать последние слова в том смысле, что вербальное обязательство вообще отпадает, как вытесненное посредством scriptura, уже по одному тому невозможно, что сами Институции (3, 15) дают подобные правила о verborum obligatio без отдаленнейшего намека, что вербальное обязательство может быть рассматриваемо только как юридическая древность. Вот почему приведенное место в Институциях имеет только тот смысл, что вербальное обязательство при наличности долгового документа с одинаковым содержанием по отношению к такому документу лишено самостоятельного значения. Придавать цитированному месту какое-либо большее значение, едва ли было бы правильным.

Строить совершенно самостоятельный институт долговых документов вне всякого отношения к стипуляции - означало бы вступить в противоречие с целым рядом свидетельств наших источников. Два места, с этой точки зрения, не могли бы даже вовсе быть объяснены. Это c. 13 C. 4, 30 и c. 14 C. 8, 37. Первое из этих мест допускает приведение доказательств против в качестве самостоятельного искового основания: а последнее толкует о презумпции при долговом документе, - что было бы совершенно излишне, если бы cautio была совершенно независимым от стипуляции институтом. Заметим, что оба только что цитированные места относятся к столь позднему времени, как время самого Юстиниана и его непосредственного предшественника. Таким образом, ясно, что выставляемое многими писателями понятие так называемого "нового литерального контракта" противоречит прямому свидетельству источников[222].

Примечания:

[218] Кроме цитированных выше трудов см. также Brunner. Zur Rechtsgeschichte der Römischen und Germanischen Urkunde. 1880. Стр. 44 сл., Mitteis. Reichsrecht und Volksrecht. 1891. Стр. 459 сл., Gide. Novation. Стр. 216 сл.

[219] L. 7, § 12, D. 2, 14, 1. 135, § 3, D. 45, 1, 1. 11, § 2, D. 45, 2 1. 43, § 1, D. 26, 7.

[220] См. также 1. 43, § 5, D. 30.

[221] L. 40 D. 12, 1, 1. 126, § 2, D. 45, 1, 1. 57 D. 24, 1, 1. 20, § 1, D. 15, 3, 1. 5 C. 4, 7.

[222] См. из новейших писателей по этому вопросу Gide. 1. с. Стр. 216 сл., Mitteis. 1. c. Стр. 496.