Список книг

« Предыдущая | Оглавление | Следующая »

Венедиктов А.В.
Избранные труды по гражданскому праву. Т. 2

§ 26. Право крепостного на надел

Каким же правом обладал "крепкий земле и лицу" феодальный крестьянин на землю, к которой он был прикреплен, на надел, находившийся в его владении и пользовании? Правильно ли утверждение, что "значительная часть крестьян, сидевших на владельческих землях, имела право собственности на свои участки, хотя и неполное?" Обоснован ли подобный тезис даже по отношению к владельческому крестьянину XV-XVI вв. тем, что этот крестьянин "мог передать свое "владение" по наследству, мог переуступить его пришельцу с тем условием, чтобы он принял на себя его обязательства по отношению к господину?"[643] Можно ли распространить и на владение крепостных крестьян понятие подчиненной собственности (dominium utile, Unter-oder Nutzeigentum)[644], которое отдельные феодальные законы[645] или средневековые юристы и вслед за ними ряд юристов XIX в. применяли к владению наследственных чиншевиков-крестьян?[646]

Ответ на эти вопросы предопределяется самым содержанием понятий разделенной собственности, с одной стороны, и крепостной зависимости - с другой. Разделенная собственность имеет место только при таком разделе власти и интереса в использовании каких-либо средств производства, при котором каждый из управомоченных не только получает определенную долю дохода, но и осуществляет определенную долю собственной власти над соответствующим объектом права собственности. Необходимым условием участия в осуществлении этой собственной власти является наличие известного - социального и правового - равенства между верховным и подчиненным собственником. Вассал, правда, зависит от сеньора, он - его "человек" (homo, man, Mann)[647], но он - в такой же мере свободен, как и его сеньор, он член одного с ним класса и сословия, он отличается от него только рангом ("щитом") своего дворянского или рыцарского достоинства[648]. Сеньор среди вассалов - только первый среди равных. Он не может по собственному произволу увеличить объем обязанностей вассала, не может ограничивать или нарушать его права, он может лишить его лена только при наличии установленных феодальным обычаем или законом оснований[649].

Ни одного из указанных элементов нет во взаимоотношениях феодала-крепостника с его крепостным. Каким бы путем ни произошло закрепление крестьянина, - путем прямого захвата феодалом общинных земель ("окняженье", "обояренье")[650], путем закабаления или в результате коммендации (закладничества), - каковы бы ни были форма и степень создавшейся личной зависимости крестьянина от феодала, если он становился "крепким земле и лицу", он терял ту хозяйственную и правовую самостоятельность, определенный минимум которой необходим для раздела власти и интереса с верховным собственником земли на правах ее подчиненного собственника. Участниками разделенной собственности могли быть и представители разных классов или сословий (мы увидим это ниже на примере чиншевого землевладения)[651], один из них мог даже находиться в некоторой зависимости от другого, но необходимым условием разделенной собственности является все же тот минимум экономической и правовой самостоятельности подчиненного собственника, при котором верховный собственник вправе осуществлять свою власть над землей лишь в пределах, установленных законом и обычаем, а не его произволом и "голым" (не закрепленным правопорядком) соотношением реальных сил, осуществлять, лишь не нарушая установленных тем же законом и обычаем прав подчиненного собственника.

Между тем даже при более смягченных формах крепостной зависимости, даже в те периоды, когда урегулированные обычаем и традицией ограничения власти феодала над крепостным санкционировались положительным законом и приобретали характер "законных ограничений"[652], эти ограничения всегда имели относительное, условное значение и не устраняли - не только de facto[653], но по существу и de jure - произвола и усмотрения крепостника. Мы видели, что неопределенность барщинных повинностей и возможность их произвольного повышения феодалом являлись наиболее характерным признаком крепостной зависимости[654]. Нельзя забывать также о вотчинной юрисдикции феодала, которой он обладал в силу иммунитетных дипломов (жалованных льготных грамот) или в силу общего признания права вотчинной юрисдикции за служилым землевладельцем[655], и о беззащитности крепостного как перед вотчинным судом, где вотчинник был для крепостного одновременно и судьей, и стороной в споре[656], так и перед общим судом (королевским или великокняжеским-царским), в котором крепостной вообще не мог искать защиту против своего господина. Все это - показатели отсутствия той закрепленности и твердости прав крепостного на его надел, без которой он не мог бы быть признан подчиненным собственником этого надела.

Все эти конкретные элементы взаимоотношений феодала и крепостного, свидетельствующие об отсутствии у последнего права подчиненной собственности на его надел, обусловлены двумя основными признаками феодального строя - монопольной собственностью класса феодалов на землю и прикреплением непосредственного производителя к этой земле. Класс феодалов мог мириться с такими изъятиями из этой монополии, как собственность бюргеров на часть (далеко не на все!) городских земель и собственность уцелевших от закрепощения свободных крестьян, но не с признанием права даже подчиненной собственности за своим антагонистом - за классом крепостных. С другой стороны, прикрепление крепостного к его наделу необходимо исключало возможность его права собственности на этот надел. Нельзя осуществлять власть, - власть собственника, хотя бы и подчиненного, - над тем объектом, через который или посредством которого феодал властвовал над самой личностью непосредственного держателя этого объекта. Это было бы противоречием и притом отнюдь не диалектическим, но тем внутренним противоречием[657], с которым вряд ли могла бы примириться - в таком центральном вопросе, как право собственности на основное условие производства, - феодальная система права, как "внутренне согласованное" выражение экономических отношений феодального общества[658].

Признание за крепостным права подчиненной собственности на его надел оказалось бы в особенно резком противоречии с феодальной системой права после рецепции римского права, т.е. именно в тот период, когда институт разделенной собственности получил наиболее широкое применение в феодальном законодательстве, практике и теории. Приравнивая феодального крепостного к античному рабу[659], воспитанные на римском праве средневековые юристы еще менее могли признать за ним право подчиненной собственности на землю, чем их предшественники, оперировавшие с понятиями и категориями германского права эпохи Зерцал. Классики марксизма неоднократно подчеркивали ту печальную роль, которую средневековые "римские юристы" сыграли в усилении крепостного гнета и бесправия крестьян-крепостных[660]. Мы увидим ниже, как рецепция римского права повлекла за собой и сужение прав крестьян-чиншевиков.

Таким образом, феодальное право не признавало и не могло признать за крепостным права собственности на его надел вообще[661] и права подчиненной собственности в частности[662].

Надел находился лишь во владении и пользовании крепостного, причем объем и степень юридической закрепленности правомочий крепостного по отношению к его наделу были настолько разнообразны в отдельных странах и на отдельных этапах развития феодального общества и даже в одной и той же стране для разных категорий крепостных, что было бы бесцельно пытаться найти какую-либо более конкретную квалификацию прав крепостного на его надел, чем общая формула о владении и пользовании[663].

Объем прав крепостного на его надел и, главное, юридическая обеспеченность этих прав обычно находились в обратном отношении к объему и степени личной зависимости крепостного. Чем шире была власть феодала-крепостника над личностью его крепостного, тем ýже и менее обеспечено было его право на надел. Зависимый крестьянин XVI в., садившийся по порядной на владельческую землю на определенный срок и сохранявший право выхода, в ответ на свою неустойку на случай досрочного выхода мог еще выговаривать неустойку с приказчика за досрочное лишение его надела[664], хотя бы эта неустойка на практике и представляла весьма слабую гарантию его пользования землей, в особенности перед лицом вотчинного суда. Его потомок, селившийся в XVII в. даже по порядной или ссудной записи с условием жить безвыходно[665], ни в какой мере уже не мог рассчитывать на встречную обязанность крепостника вечно держать его на предоставленном ему наделе. Окончательно сравнявшийся по своему юридическому бесправию с холопом крепостной XVIII в. имел единственную гарантию лишь в хозяйственном интересе его помещика, нуждавшегося в обеспеченном своим наделом непосредственном производителе и опасавшегося его побега либо участия в революционном движении. Если феодальные обычаи и признавали за отдельными категориями крепостных те или иные права на их наделы[666], в частности право наследования, если даже некоторые из этих обычаев фиксировались "как законные ограничения" помещичьего произвола[667], то это еще далеко не обеспечивало крепостному твердого права на владение и пользование наделом на практике, ибо он лишен был возможности искать против своего помещика защиты в общем (королевском или великокняжеском) суде[668], в вотчинном же суде он встречал в лице помещика или его представителя не только своего противника по спору, но и своего судью. Уже по одному этому феодалы не могли считать себя связанными вотчинными обычаями, не говоря уже о том, что эти обычаи прежде всего защищали их же интересы[669].

Значительно эффективнее была та защита, которую крепостной мог получить в том же вотчинном или "сместном" суде против других нарушителей его владения и пользования. Он мог при этом воспользоваться своим бесправием в собственных интересах и уклониться от ответа по предъявленному к нему самому иску путем возражения о своей крепостной зависимости[670], равно как получал защиту через своего господина и в тех случаях, когда господин сам вступал в спор с его противником или с господином этого противника[671].

С разрешения своего господина крепостной мог даже передать свой надел другому держателю, принимавшему на себя все связанные с наделом повинности. Если акты того времени называли подобную возмездную уступку права владения и пользования "продажей", а нового держателя надела - "купцом"[672], то подобная терминология все же не могла изменить действительной природы прав крепостного на его надел[673]. Более того, когда крепостной приобретал земельный участок вне владений своего господина или даже населенное имение вместе с крепостными[674], он мог приобрести его лишь с согласия и на имя своего господина[675] (или других лиц свободных сословий)[676], от воли которого зависело в любой момент превратить это формальное право собственности на приобретенные его крепостным участок или имение в реальное, отняв их у своего крепостного[677]. Гарантией "прав" последнего на приобретенные им земли и в этом случае являлся все тот же хозяйственный интерес помещика, для которого крупные суммы ежегодного оброка с его разбогатевших крепостных представляли бóльшую выгоду, чем единовременная их экспроприация и полное уничтожение стимула к дальнейшему обогащению оброчных крестьян.

Итак, феодальное право не признавало и не могло признать за крепостным права собственности на его надел[678].

Мы[679] говорим о феодальном праве как о выраженной в феодальном законе или обычае воле господствующего класса феодалов-кре-постников, реальное осуществление которой обеспечивалось всей принудительной силой феодального государства. Чем определеннее кристаллизировалось понятие права собственности в самом феодальном законе[680], тем резче феодальное государство формулировало исключительную собственность помещика на земли, находившиеся в пользовании их крепостных. Достаточно напомнить: 1) указ от 19/I 1769 г.: "Все владельческие земли... принадлежат собственно владельцам, а не поселенным на них крестьянам"[681]; 2) ст. 664 ч. 2 т. IX Свода законов 1832 г.: "Земли, состоящие под селениями помещичьими, так как и домы крестьянские, на сих землях построенные, принадлежат помещику"; 3) рескрипт Александра II Виленскому военному, Гродненскому и Ковенскому генерал-губернаторам от 20/XI 1857 г., провозглашавший в перечне "главных оснований" крестьянской реформы на первом месте: "Помещикам сохраняется право собственности на всю землю, но крестьянам оставляется их усадебная оседлость, которую они, в течение определенного времени, приобретают в свою собственность посредством выкупа[682]; 4) ст. 3 Общего Положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости: "Помещики, сохраняя право собственности на все принадлежащие им земли, предоставляют, за установленные повинности, в постоянное пользование крестьян усадебную их оседлость и... то количество полевой земли..." (см. также ст. 11 и 12 того же Положения о предоставлении крестьянам права "выкупать в собственность" или "приобретать в собственность" усадебную их оседлость, полевые земли и другие угодья, "отведенные... крестьянам в постоянное пользование").

В приведенных актах XVIII-XIX вв. получила более четкое выражение та же воля господствующего класса феодалов-крепостников, которая в иных лишь формулах и словах определяла и закрепляла в феодальном законе и обычае поземельные отношения феодалов и крепостных и в предшествующие столетия. Закрепощенное крестьянство противопоставляло этому феодальному закону и обычаю свое правосознание, называя крестьянские наделы просто своими ("наши земли"), либо применяя одну из известных формул: "Земля великого князя, а нашего владения" (о черных землях), или: "Мы ваши, а земля наша" (о помещичьих землях)[683]. Как бы живучи ни были эти воззрения в народных массах, в условиях феодального общества они не могли все же преодолеть воли господствующего класса, выраженной в феодальном законе или обычае, и стать действующим феодальным правом, не уничтожая классовой основы и политического строя этого общества.

Характеризуя положение закрепощенного непосредственного производителя, Маркс неизменно подчеркивал, что при всех формах феодальной ренты - отработочной, натуральной и денежной - непосредственный производитель являлся лишь "владельцем", а не собственником обрабатываемой им земли[684]; что "только земля и противостоит ему как находящееся в чужой собственности условие труда, обособившееся по отношению к нему и олицетворенное в земельном собственнике"[685]; что и при превращении натуральной ренты в денежную непосредственный производитель "по-прежнему является наследственным или вообще традиционным владельцем земли, который должен отдавать господину как собственнику этого существеннейшего условия его производства избыточный принудительный труд"[686]. С полной определенностью Маркс противопоставляет здесь владение закрепощенного непосредственного производителя праву собственности землевладельца, "одинаково, является ли земельным собственником частное лицо или государство"[687]. Если наряду с тем Маркс говорит о земле, "фактически принадлежащей ему (непосредственному производителю. - А.В.)"[688], о "фактически ему самому принадлежащем поле производства, им самим эксплуатируемой земле"[689], то он имеет в виду лишь хозяйственную связь непосредственного производителя с обрабатываемой им землей[690], то необходимое наделение его средствами производства, которое является специфическим критерием крепостного в его отличие от раба или от наемного рабочего, но не определенную юридическую форму этой связи - не право собственности на землю в собственном смысле слова[691]. Ту же хозяйственную связь русских крепостных крестьян с землей, которую им давал "в надел" помещик, имел в виду и В.И. Ленин, когда он писал о земле, "бывшей в их распоряжении" или "в их владении"[692], когда он называл эти наделы "своими" для крестьян[693], "своей" землей, которую "крестьянину предстояло выкупить... в полную собственность"[694], или характеризовал как ограбление установленный крестьянской реформой 1861 г. "выкуп" за оставленную крестьянам и "всегда бывшую в их владении землю"[695].

Наряду с тем у классиков марксизма можно встретить, однако, и ряд прямых указаний на крестьянскую собственность на землю. Обычно они понимали под ней собственность свободных крестьян на их участки - не только свободных франкских крестьян эпохи "варварских правд"[696], но и тех свободных крестьян, которые существовали рядом с крепостными на всех этапах развития феодального общества[697], даже в периоды наибольшего закрепощения крестьянства, когда свободный крестьянин становился "такой же редкостью, как белая ворона"[698].

Промежуточное положение между свободными крестьянами - членами свободной марки и крестьянами-крепостными (включая зависимых - Hörige) занимали крестьяне-чиншевики: наследственные владельцы приусадебных и пахотных участков (гуф), полученных их предками от светских или духовных феодалов[699] под условием выполнения определенных повинностей, но с сохранением личной свободы. Характеризуя положение подобных крестьян-чиншевиков - немецких колонистов, поселенных немецкими рыцарями и баронами от Эльбы до Восточной Пруссии на захваченных у славян землях, Энгельс писал: "До тех пор, пока они выполняли обусловленные повинности, (они) имели такое же право на свои усадьбы и гуфы, а также и на общинные угодья (Markberechtigungen), как и сам помещик"[700].

Аналогичную формулу о крестьянах, имевших на занимаемые ими участки "такое же феодальное право" (дословно: "такой же феодальный правовой титул" - denselben feudalen Rechtstitel), как и сами крупные феодалы, согнавшие их в конце XV и начале XVI в. с этих земель, применил Маркс к английским свободным крестьянам, которые фактически освободились от крепостной зависимости уже в конце XIV и особенно в XV в. и вели самостоятельное хозяйство (freie selbstbewirtschaftende Bauer), "за какой бы феодальной вывеской (Aushängeschild) ни скрывалась их собственность"[701].

Ни Энгельс, ни Маркс не уточняют в приведенных формулировках, какое именно "право" (или "правовой титул") имели немецкие или английские крестьяне описываемых ими эпох на свои наделы. Сопоставляя все сказанное Марксом в том же разделе II главы 24 т. I "Капитала" об английских феодальных земельных отношениях, можно предположить, что Маркс понимал под "феодальным правом" ("феодальным правовым титулом") феодальное право собственности[702] - в его противопоставлении буржуазному или, по определению Маркса, "современному" праву частной собственности (modernes Privateigentum)[703]. В разделе, посвященном истории грабительской экспроприации земли у английского сельского населения, Маркс ярко изобразил процесс превращения феодального права собственности на землю, со всеми его ограничениями и повинностями: крестьян - по отношению к феодалам и самих феодалов - по отношению к государству, к королю как верховному собственнику всех земель Англии[704],- в свободное от всяких ограничений и повинностей буржуазное право собственности на землю, в чистую частную собственность"[705]. Только этот феодальный характер земельной собственности - в ее противопоставлении буржуазной земельной собственности - Маркс имел в виду и тогда, когда писал об одинаковом у феодалов и крестьян "феодальном праве" ("феодальном правовом титуле") на узурпированные у них феодалами земли. Но Маркс отнюдь не ставил тем самым знака равенства между правами феодалов и крестьян на находившиеся во владении и пользовании английских крестьян XV-XVI вв. земли. Более того, освободившееся от крепостной зависимости в конце XIV и особенно в XV в. сельское население Англии представляло собой исключительно пеструю и по своему экономическому, и по своему правовому положению массу. Достаточно напомнить о различии между копигольдерами[706], которые и после освобождения от крепостной зависимости не имели права свободного распоряжения их участками, и фригольдерами, этим правом обладавшими. Аналогично своему предшественнику - виллану, право которого на предоставленный ему лордом надел удостоверялось выпиской из манориальных книг (copy of court roll)[707] и который мог передать свой надел другому держателю только с согласия лорда или его управляющего и под условием уплаты соответствующей суммы (fine), копигольдер XV-XVI вв., обязанный уплатой лорду ежегодной ренты (quit rent), также был вправе передать свой участок лишь с согласия лорда или его управляющего. Вместе с тем он обязан был уплатить лорду определенную сумму или выдать ему лучшую голову скота, либо другую лучшую вещь из своего движимого имущества по выбору лорда (heriot) при переходе участка по наследству или при отчуждении его[708]. Подобный наследственный держатель участка, лично свободный, но продолжавший нести фиксированные феодальным обычаем и выписью из манориальных книг повинности в пользу лорда, ближе всего подходит к типу континентального крестьянина-чиншевика и может быть, аналогично ему, признан подчиненным собственником своего участка. Мы думаем, что под широкую формулу Маркса о "феодальном правовом титуле" английских свободных крестьян XV-XVI вв. могут быть подведены и это право подчиненной собственности копигольдера, и право полной (свободной) собственности фригольдера.

Примечания:

[643] Н.П. Павлов-Сильванский, указ. соч., 1910, стр. 194.

[644] Ср.: П.И. Беляев, цит. статья в "Журнале Министерства юстиции", 1916, N 8, стр. 158–159 и 169–170.

[645] Например, Саксонская конституция 1572 г., II, гл. 39 (приведена у Kraut [§ 248. Nr. 2]).

[646] Beselеr, ор. cit., I Abt.. S. 291, 748, 753. – Вluntschli, op. cit., S. 196. – O. Gierke, op. cit., II Bd., S. 370. – Pfizer in Holtzendorffs Rechtslexikon, II Bd, S. 924. – Schröder, op. cit., S. 792 – Viollеt, op. cit., p. 686–688. – Esmein, op. cit., p. 243. – Planiol, op. cit., t. 1, n⁰ 2997.

[647] Ср. формулу оммажа у Bracton: "Devenio homo vester" (op. cit., I, 80).

[648] Ср. градацию "щитов" в SLandrecht I 3, § 2.

[649] См. § 19 наст. главы.

[650] Ср. Б.Д. Греков. Крестьяне на Руси, стр. 498, 516–518, 522–526 и 529.

[651] См. § 27 наст. главы.

[652] Ср. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XIX, ч. 2, стр. 355.

[653] Нет необходимости особо доказывать, например, что требования Прусского земского уложения 1794 г.: "Виды барщинных повинностей (Hofdienste) должны быть на будущее определены, насколько это возможно, по времени, месту, объему или по их тяжести" (ALR II 7, § 314) или манифеста Павла I от 5/IV 1797 г. о трехдневной работе помещичьих крестьян в пользу помещика и о непринуждении к работе в дни воскресные (П.С.3., т. XXIV, N 17909) не проводились сколько-нибудь эффективно в жизнь ни в Пруссии, ни в России.

[654] См. § 25 наст. главы.

[655] См. § 24 наст. главы.

[656] Ср. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XV, стр. 643.

[657] В такое внутреннее противоречие впадает Н.П. Павлов-Сильванский, когда он утверждает, что значительная часть обладавших правом выхода крестьян, сидевших на владельческих землях, "имела право собственности на свои участки, хотя и неполное" (указ. соч., 1910, стр. 194), и в то же время считает неправильной точку зрения исследователей, настаивавших на том, что "владельческие крестьяне удельного времени были людьми свободными" (там же, стр. 200).

[658] Ср. письмо Энгельса Конраду Шмидту от 27 октября 1890 г.: "В современном государстве право не только должно соответствовать общему экономическому положению, не только быть его выражением, но также быть его выражением, внутренне согласованным, которое не било бы само себя по лицу в силу внутренних противоречий" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XXVIII, стр. 259). Хотя приведенное положение формулировано Энгельсом в применении к буржуазному праву, вряд ли можно отрицать возможность его применения и к феодальному праву.

[659] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVI, ч. I, стр. 242. Ср.: Вracton, op. cit., f. 4b, 24b. – П.Г. Виноградов. Римское право в средневековой Европе, 1910, стр. 73–74 и 86. – Е.А. Кос­минский. Английская деревня, стр. 203 и 206; его же. Исследования, стр. 403 и 407–408.

[660] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XV, стр. 641; т. XVI, ч. I, стр. 242 и 446.

[661] Равным образом крепостной не получал права собственности и на строения – ни на предоставленные ему землевладельцем, которые он обязан был, по условиям порядных, привести в годное состояние ("старые хоромы починити"), ни на строения, им самим возведенные. Порядные XVI в., тщательно перечисляя жилые и хозяйственные постройки, которые порядчик обязывался восстановить или возвести, столь же заботливо оговаривали его обязанность сдать все эти постройки в исправном виде землевладельцу или его приказчику при выходе ("хором во дворе не пустошити" – см. Сводный текст, стр. 19–23 и 44–46; ср. постановления по тому же вопросу в Уставе о людях похожих как в воеводстве Полоцком, так и в Витебском 1551 г. – цит. сборник И.И. Яковкина, стр. 40–41). Двумя столетиями позже составители Свода Законов 1832 г. вновь записали в ст. 664 т. IX: "Земли, состоящие под селениями помещичьими, так как и домы крестьянские, на сих землях построенные, принадлежат помещику".

[662] Лакомб утверждал, что общинные земли и пустоши принадлежали нераздельно сеньору и общинникам, что по крайней мере первоначально и сеньор, и его крестьяне одинаково являлись собственниками этих земель. По отношению же к наделам (tenures) крепостных Лакомб, по-видимому, стоял на точке зрения разделенной собственности, признавая за сеньором так называемую "directe" (указ. соч., стр. 271–272). П.И. Беляев без колебаний распространял на земельные отношения феодалов с их крепостными средневековое учение о разделенной собственности. В соответствии с этим он утверждал, что у сеньора-помещика было "привилегированное вещное право" на крестьянский надел и что крестьянин, обязавшийся по порядной осваивать предоставленный ему надел "в пределах своего менее привилегированного права..., имел именно dominium utile, был собственником меньшего ранга" (цитируемая статья в "Журнале Министерства юстиции", 1916, N 8, стр. 169–170). Отметим попутно, что глоссаторы, как и позднейшее законодательство XVIII–XIX вв., признавали подчиненными собственниками только эмфитевта, чиншевика и подобных им земледельцев, но не крепостных крестьян. К идее расчлененной собственности в отношении зависимых от князей и других русских феодалов крестьян склоняется и Б.Д. Греков (Крестьяне на Руси, стр. 484 и 524–525; ср. стр. 619–620). Ф.В. Тарановский в отношении черных земель отстаивал идею "иерархии своеобразных прав собственности разных степеней (dominium eminens, directum, utile), которые принадлежали на черные земли государю, волости и обладателям отдельных волостных участков" (цитируемый отзыв о сочинении В.И. Сергеевича, стр. 29). Аналогичную позицию занимал и П.И. Беляев, утверждавший, что если "черная земля сдавалась князем в вотчину", то "права крестьян и волости... оставались в том же положении, и являлось трое вещно-уполномоченных (по мысли автора: собственников. – А.В.): вотчинник, волость и крестьяне" (цитируемая статья, стр. 157). На черных землях мы остановимся ниже, в настоящий же момент подчеркнем, что "окняженье" и "обояренье" общинных земель лишали непосредственного производителя права собственности на землю и как отдельного собственника, и как общинника. Тот начальный период в истории закрепощения общины, когда отдельный феодал вступал в общину в качестве ее члена как собственник приобретенной им крестьянской усадьбы, был лишь кратковременным этапом на пути закрепощения общины и относительно скоро завершался подчинением общины и общинников феодалу (ср. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XV, стр. 639). Это временное участие феодала в общине приводило к своеобразной совместной собственности (Gesamteigentum) феодала и общинников на общинные земли, которая по мере усиления процесса "окняженья" и "обояренья" уступала свое место собственности феодала и разнообразным правам владения-пользования общины и общинников на находившиеся ранее в их собственности земли. Вряд ли на этом пути от свободной крестьянской общины к закрепощенной имел место такой раздел власти и интереса между феодалом и общиной либо отдельными крестьянами, когда их отношения можно было бы определить как отношения разделенной собственности в точном смысле этого понятия. Для нас важнее, однако, охарактеризовать конечные результаты этого процесса закрепощения непосредственного производителя, исключающего возможность признания за ним права собственности на обрабатываемый им участок.

[663] Н.Н. Дебольский, отвергая в применении к праву крепостного на его надел ряд предложенных немецкими юристами конструкций, в частности конструкции узуфрукта, эмфитевзиса и подчиненной собственности, считает, что "до прикрепления отношения крестьян к землевладельцам были отношения[ми] арендаторов к собственникам", после же прикрепления "приобрели ленный характер", характер крестьянского лена (Bauerlehn – указ. соч., стр. 188, 193, 193–200 и 203–204). Эта заимствованная у тех же немецких юристов конструкция лишь затушевывает различие между правом вассала на лен и правом крепостного на его надел и, кроме того, ничего не прибавляет к общей формуле о праве крепостного на владение и пользование наделом.

[664] См. Сводный текст крестьянских порядных XVI в., стр. 43–44.

[665] См. порядную Степана Михайлова, порядившегося в 1621 г. в Софийскую вотчину новгородского митрополита Макария "жити за митрополитом в Софейской вотчине безвыходно" (порядная напечатана в Приложениях к книге Н.Н. Дебольского, стр. 434). Ср. ссудные записи на жительство "во крестьянех" 1660, 1672, 1687 и 1688 гг. в А.Ю.Б., т. III, 1884 г., N 359/II–V.

[666] Beseler, ор. cit., I Abt., S. 291. – Ср.: Heusler. Institutionen, II Bd., S. 177–178.

[667] Ср.: К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XIX, ч. 2, стр. 355.

[668] Viollet, ор. cit., p. 45–46.

[669] Е.А. Косминский. Английская деревня, стр. 203–205; его же. Исследования, стр. 404–405.

[670] Английский крепостной мог отвести предъявленный к нему иск путем возражения: "Я виллан такого-то лорда и держу землю от него как виллан (in villeinage)" (Pollock and Maitland, ор. cit., vol. I, p. 403). Ср.: Vinogradoff. Villainage, p. 68–69, 159.

[671] Ср.: С.Б. Веселовский. К вопросу и т.д., стр. 50.

[672] См. уставную грамоту Соловецкого монастыря, Бежецкого Верха, села Пузырева крестьянам от 2/V 1561 г.: "волно вам меж собя дворы и земли меняти и продавати, доложа приказщика... а кто продаст свой жеребей, а сам пойдет за волость, ... с купца имати поряднее посмотря по земле и по угодью" (А.А. Э., т. I, N 258). Ср. Клюнийскую грамоту XII в. о продаже земли сервами монастыря в Франш-Конте, приведенную у Н.П. Грацианского (Бургундская деревня в XI–XII столетиях. 1935, стр. 195).

[673] Что "в древности договор купли-продажи не всегда был передачей права собственности", что "иногда это право не принадлежало самому продавцу, который в таком случае передавал по купле-продаже другие вещные права, принадлежавшие ему (именно право вечного владения)", допускают даже и те исследователи, которые вообще признавали за крестьянами право совершать "действительные акты отчуждения права собственности" (М.Ф. Владимирский-Буданов. Очерки из истории литовско-русского права. Вып. III. Крестьянское землевладение в Западной России до половины XVI в. 1893, стр. 54–55). Это распространение понятия или термина купли-продажи на возмездную передачу вещного права владения-пользования землей, принадлежавшего крепостному на его надел, а также и на другие участки, приобретенные им вне вотчины своего господина или вне своей волости, нередко выдвигается в качестве главного доказательства в защиту тезиса о собственности крепостного крестьянина на землю (ср.: П.И. Беляев, цитируемая статья в "Журнале Министерства юстиции", 1916, N 8, стр. 169–170). С особой настойчивостью этот аргумент выдвигался ранее и продолжает выдвигаться в настоящее время в доказательство собственности – если не полной, то хотя бы подчиненной или "фактической" – черносошных крестьян на их наделы и, в особенности, на земли, приобретенные ими вне своей волости (В. Боголюбов. Экономический быт крестьян Северного Края по крестьянским наказам в Екатерининскую законодательную комиссию 1767 года. Казань, 1913, стр. 78. – Н.М. Дружинин. Государственные крестьяне и реформа П.Д. Киселева. Т. I, 1946, стр. 28–29. – И.У. Будовниц. Русская публицистика и т.д., стр. 10. – В.И. Шунков. Очерки по истории колонизации Сибири в XVII – начале XVIII века. 1946, стр. 64). В противовес этому необходимо еще раз подчеркнуть, что возмездная передача крестьянином – в особенности с разрешения вотчинника или его приказчика – своего надела другому держателю, с уплатой соответствующих натуральных или денежных взносов вотчиннику (ср. А.А.Э., т. I, N 258. – М.М. Смирин, указ. соч., стр. 163), равно как и возмездная передача своего участка черносошным крестьянином еще не означает сама по себе, что владельческий или черносошный крестьянин передавал именно право собственности, а не право владения-пользования обрабатываемым им участком. Об указах правительства, запрещавших черносошным (позднее – государственным или казенным) крестьянам отчуждение черных (казенных) земель, см.: А.С. Лаппо-Данилевский, указ. соч., стр. 25–26; П.М. Дружинин, указ. соч., т. I, стр. 26–29. Любопытную страницу из истории борьбы казенных (б. черносошных крестьян за их земли представляет собой неоднократно рассматривавшееся Государственным Советом в 1812–1825 гг. дело казенных крестьян Велико-Устюжской округи о возвращении им оброчных статей и земель (Архив Государственного Совета, т. IV, ч. 2, 1896, стр. 359–382).

[674] См. § 12 наст. главы.

[675] Указ от 1/VIII 1737 г., п. 14: ... о запрещении крестьянам, без воли их помещиков, покупать на имена их деревни (П.С.З., т. X, N 7339). Ср. доверенность, выданную графом П.Б. Шереметевым в 1763 г. крестьянину с. Павлова Федору Сытову на совершение купчих на крестьян, приобретаемых на имя П.Б. Шереметева его крепостными (Труды Истор.-археограф. инст. Акад. Наук СССР, т. XV. Материалы по истории крестьянской промышленности XVIII и первой половины XIX в., ч. I, 1935, стр. 215).

[676] В.И. Семевский, указ. соч., т. I, стр. 325–326 и 335–341. – Цит. сб. ЛОКА: "Крепостная Россия", стр. 199–201 и 204–205. – Н.П. Грацианский, указ. соч., стр. 196. Только накануне крестьянской реформы 1861 г. царское правительство решилось предоставить помещичьим крестьянам и вообще крепостным право приобретать в собственность – на свое имя, но с согласия помещиков – земли, дома, лавки и всякого рода недвижимые имущества, "кроме лишь имений населенных", особо подчеркнув, что это право дается крепостным "с оставлением во всей силе и неприкосновенности всех существующих ныне между сими людьми и владельцами их соотношений" (указ от 3/III 1848 г., 2-е П.С.З., т. XXIII, [отд. 1], N 22042).

[677] И.И. Игнатович, указ. соч., стр. 28–29.

[678] Можно ли отнести это положение и к крестьянам, жившим на черных землях? По мнению И.Д. Беляева, крестьянин, живший на общинной или черной земле, имел на нее "как бы собственность", живший же на ней по рядной записи являлся лишь "жильцом, наемщиком", а община – "владельцем земли". Однако земля "незаметно, но быстро ускользает из крестьянских рук", так как Иван III и Иван IV способствовали "постепенному переходу земли из крестьянских рук в руки служилых людей или в непосредственное распоряжение правительства". При этом они признавали "всю землю государственной, без различия, в чьих бы частных руках она ни была" (Крестьяне на Руси. Изд. 4, 1903, стр. 31–32, 80 и 88; 1-е изд., 1860 г.). М.Ф. Владимирский-Буданов считал собственником черных земель не великого князя, "а волость, т.е. совокупность ее на-

[679] селения (крестьян), но не крестьян в отдельности" (Обзор, стр. 131). Равным образом и В.Б. Ельяшевич утверждал, что если "поместное право подводить под понятие собственности, то совершенно с таким же основанием надо сюда подвести и право на черные земли. Оброк, повинности – это их служба. Решающим в вопросе о характере права являются не тяготы, лежащие на правообладателе, даже не формулировка источников, а исключительно комплекс правомочий, которыми обладал владелец" (Комментарий, вып. II, стр. 274). А.И. Андреев, противопоставляя (для XVI в.) черным землям оброчные земли великого князя (т.е. дворцовые земли), писал: ""Вотчичом" этих земель был великий князь, а оброчные земли стали называться его вотчиной, подобной крестьянским вотчинам, т.е. землей, доставшейся ему по наследству, право собственности на которую принадлежало ему на таких же основаниях, как черная земля являлась крестьянской собственностью" (Отступные грамоты [К истории крестьянского землевладения на Севере в XVI в.]. Сборник статей, посвященных А.С. Лаппо-Данилевскому, 1916, стр. 177; ср. стр. 161 и 178). Напротив, Б.Н. Чичерин категорически утверждал, что "так называемые "черные волости" не считались" "собственниками земли", что "черная земля признавалась собственностью князя" и что, хотя предоставленная волостью новому поселенцу земля приобреталась им "в вечное и потомственное владение" и могла быть продана им, она "все же считалась собственностью князя" (Собственность и государство, ч. I, 1882, стр. 444–446). В.И. Сергеевич также считал, что черные земли составляли "собственность великих князей московских" (Древности, т. 1, изд. 2, 1902, стр. 225), что великий князь одинаково распоряжался как черными, так и дворцовыми землями, приписывая первые к дворцу и отписывая вторые в черные земли, а также раздавая их в поместья и вотчины, назначая их своим родным или монастырям и т.д. (Древности, т. III, стр. 23; ср., однако, стр. 231–233 о княжеских землях в городах; см. также Лекции и исследования, стр. 545). В советской литературе на ту же точку зрения стал С.В. Юшков (История, ч. I, стр. 229). Н.Л. Рубинштейн считает черносошных крестьян юридически свободными и признает за ними право распоряжения своей землей вплоть до отчуждения и залога, при условии обеспечения интересов общины; "последнее ограничение несколько затрудняло выход из тяглой общины и представляло по-своему прикрепление черносошного крестьянина к земле" (Курс истории СССР. Т. I, изд. 2, 1947, стр. 425). П.И. Лященко склонен проводить различие между дворцовыми землями, считавшимися "владением князя", и черными землями, которые "при их "окняжении" сохраняли все же характер государственного земельного фонда" (указ. соч., т. I, стр. 162–163). Крестьяне, сидевшие на черных землях, несомненно, пользовались несколько большей хозяйственной самостоятельностью по сравнению с частновладельческими крепостными и располагали большими возможностями в деле передачи своих прав по владению и пользованию их земельными участками. Если учесть, однако, непрерывное сужение их личной свободы и возрастание их "крепости земле", а также повинности, лежавшие на них по отношению к государству (в особенности в Сибири – ср.: В.И. Шунков, указ. соч., стр. 174, 183, 187 и 196–198), с одной стороны, неограниченные права московских государей по распоряжению черными землями и возможность превращения чернотяглых крестьян в любой момент в частновладельческих (см. данные о раздаче государственных земель у Н.М. Дружинина, указ. соч., т. I, стр. 87) – с другой, то правильнее признать, что и черно-тяглый крестьянин не являлся собственником обрабатываемого им участка – ни полным, ни подчиненным. Мы вносим эту последнюю оговорку потому, что ряд авторов, как было уже отмечено, признает за государством лишь право верховной или высшей собственности и соответственно приписывает черносошным крестьянам право подчиненной или, по крайней мере, "фактической" собственности на те же земли (В. Боголюбов, указ. соч., стр. 78. – Ф.В. Тарановский. Отзыв о сочинении В.И. Сергеевича, стр. 29. – Н.А. Рожков. Город и деревня в русской истории. Изд. 6, 1920, стр. 30 и 42. – Н.М. Дружинин, указ. соч., т. I, стр. 28–29. – И.У. Будовниц. Русская публицистика и т.д., стр.10. – В.И. Шунков, указ. соч., стр. 64 и 77).

[680] См. § 13 наст. главы.

[681] П.С.З., т. XVIII, N 13235.

[682] Архив Государственного Совета. Журналы Секретного и Главного комитетов по крестьянскому делу. Т. I, 1915, стр. 34; ср. стр. 37, 47, 65, 86, 102 и др. (разрядка наша. – А.В.).

[683] В.И. Семевский. Крестьянский вопрос в России во второй половине XVIII в. и первой половине XIX в. (сб. "Крестьянский строй", т. I, 1903, стр. 185). – Ср.: А.И. Герцен: "Право каждого на пожизненное право обладания землей до того вросло в понятия русского, что, переживая личную свободу крестьянина, закабаленного в крепость, оно выразилось, по-видимому, бессмысленной поговоркой: Мы господские, а земля наша" (Соч., т. VI, 1905: Дневник и статьи из "Колокола", стр. 284).

[684] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XIX, ч. 2, стр. 352 и 355.

[685] Там же, стр. 356; ср. стр. 358. См. также данную Марксом характеристику закрепощения крестьян в Польше и Румынии: "... первоначально свободные крестьяне – земельные собственники... превращаются... в барщинников или обязанных к платежу ренты продуктами, между тем как узурпаторы (государственные чиновники и частные лица. – А.В.) превращаются в собственников не только узурпированной общинной земли, но и самих крестьянских участков" (там же, стр. З66; разрядка наша. – А.В.).

[686] Там же, стр. 359.

[687] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XIX, ч. 2, стр. 356; ср. стр. 359: "своему земельному собственнику (будет ли то государство или частное лицо)".

[688] Там же, стр. 351.

[689] Там же, стр. 357.

[690] Ср. также противопоставление "собственного поля" крепостного крестьянина "господскому" в главе 21 т. I "Капитала" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVII, стр. 623–624).

[691] В главе 24 т. I "Капитала" Маркс говорит, правда, в применении к силезским крепостным конца XVIII в. о том, что "даже крепостной был не только собственником, хотя бы и обязанным к платежу оброка собственником (tributpflichtiger Eigentümer), принадлежавшей к его дому (Haus) парцеллы, но также и сособственником (Miteigentümer) общинной земли" (Das Kapital. I Bd., 1932, S. 755; ср. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVII, стр. 785), а также о том, что "в большинстве провинций Пруссии право собственности было гарантировано крестьянам только Фридрихом II", что, "завоевав Силезию, он принудил ее лэндлордов восстановить крестьянские избы, амбары и т.п. и снабдить крестьянские хозяйства скотом и орудиями", ибо "ему нужны были солдаты для армии и плательщики налогов для казначейства" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVII, стр. 801). Возможно, что первое положение относится только к приусадебным участкам, находившимся в индивидуальном обладании силезских крестьян, а не к пахотным землям, право собственности на которые принадлежало силезскому помещику – в отличие от угодий, находившихся, в изъятие из общего порядка, в обладании общины. Что касается второго положения, то оно непосредственно имеет в виду частное хозяйство силезского крепостного, но не его земельный надел. Мы готовы допустить, однако, что оба приведенных положения Маркса охватывают и право силезского крепостного конца XVIII в. на весь его надел в целом, включая пахотную землю. Подобная аномалия так же не могла бы повлиять на общую характеристику прав крепостного на его надел, как и наличие зависимых крестьян (Hörige) у более состоятельных зависимых крестьян (ср. Каrl Маrх. Kapital, Bd. III, 2, S. 850; К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XIX, ч. 2, стр. 361) – на общую характеристику типа феодального крепостного.

[692] В.И. Ленин. Соч., т. I, стр. 171–172; т. IV, стр. 100.

[693]  В.И. Ленин. Соч., т. III, стр. 139–140; ср.: т. IV, стр. 101; т. XV. стр. 109; т. XXIV, стр. 370–371.

[694] В.И. Ленин. Соч., т. III, стр. 141; ср. т. XV, стр. 142.

[695] В.И. Ленин. Соч., т. IV, стр. 100.

[696] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVI, ч. I, стр. 131 и 397.

[697] Ср. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVII, стр. 812.

[698] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XV, стр. 648.

[699] Либо переданных этим феодалам самими мелкими собственниками и полученных обратно уже в прекарное пользование (см. § 27 наст. главы).

[700] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVI, ч. I, стр. 242. Возможно, что именно к крестьянам-чиншевикам относится и ссылка Маркса на "фикцию, состоящую в том, что мелкий крестьянин владеет (в феодальном обществе. – А.В.) своим имением на ленном праве" (Теории прибавочной стоимости. Т. I, изд. 4. Партиздат, 1936, стр. 263).

[701] Karl Marx. Das Kapital, I Bd., S. 755–766. – Ср.: К. Маркс и Ф. Энгельс Соч., т. XVII, стр. 784–786.

[702]  Авторы первого русского перевода т. I "Капитала" перевели Марксов термин: "denselben feudalen Rechtstitel" ближе к буквальному смыслу: "те же самые феодальные права" (Капитал. Критика политической экономии. Т. I. СПб., изд. Н.П. Полякова, 1872, стр. 616), чем автор позднейшего перевода, легшего и в основу т. XVII "Сочинений" К. Маркса и Ф. Энгельса – И.И. Скворцов-Степанов: "такое же феодальное право собственности" (т. XVII, 1937, стр. 786; аналогично – Капитал, т. I. ГИЗ. М.; Пг., 1923, стр. 711). В связи с различными толкованиями приведенного выражения Маркса мы предпочли дать в тексте как буквальный его перевод, так и наиболее близкий к нему перевод, хотя и считаем, что принятый в т. XVII "Сочинений" перевод правильно раскрывает действительное содержание примененного Марксом термина.

[703] В обоснование этого предположения могут быть приведены следующие положения Маркса: 1) "Во время реставрации Стюартов земельные собственники (Grun­deigentümer)... уничтожили феодальный строй поземельных отношений..., присвоили себе современное право частной собственности (vindizierten modernes Privateigentum) на поместья, на которые они имели лишь феодальное право" (Feudaltitel) (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVII, стр. 791; Das Kapital, 1 Bd., S. 761–762). 2) "Кельты горной Шотландии состояли из кланов, каждый из которых был собственником (Eigentümer) занятой им земли. Представитель клана, глава его... был только Titulareigentümer этой земли, совершенно так же, как английская королева является Titalareigentümerin всей национальной территории... Собственной своей властью они (главы кланов. – А.В.) превратили свое Titular-Eigentumsrecht в право частной собственности" (Das Kapital, I Bd., S. 767–768; Соч., т. XVII, стр. 797–798). 3) "превращение феодальной собственности и собственности кланов (von feudalem und Claneigentum) в современную частную собственность – таковы разнообразные идиллические методы первоначального накопления" (Соч., т. XVII, стр. 802; Das Kapital, I Bd., S. 772). Примененные Марксом термины: "Titulareigentümer" и "Titalar-Eigentum­srecht" явились камнем преткновения для всех переводчиков. В переводе 1923 г. они переданы словами: "номинальный cобственник" и "номинальное право собственности" – с добавлением слова "реальное" к праву частной собственности (стр. 721–722). Равным образом и в переводе 1872 г. термин "Titulareigentümer" был передан теми же словами (стр. 625; второе положение с термином "Titular-Eigentumsrecht" в переводе 1872 г. полностью отсутствует). Редакторы перевода 1937 г. передали те же термины словами: "собственник лишь в силу титула" и "право собственности в силу титула" (т. XVII, стр. 797–798). Первый перевод искажает действительный смысл Марксова термина, ибо главы шотландских кланов, полностью экспроприировавшие позднее подвластное им население (Clanleute), менее всего являлись номинальными собственниками земли, как ими не являлись и английские землевладельцы-феодалы, "феодальное право" (Feudaltilel) или "феодальную собственность", которых Маркс поставил рядом с "собственностью кланов" (т. XVII, стр. 802). Столь же неправильным был бы и перевод термина "Titu­lareigentümer" словами "почетный собственник" – аналогично термину "Titularpro­fessor". Примененные редакторами перевода 1937 г. выражения: "собственник лишь в силу титула" и "право собственности в силу титула" – по существу идентичны с термином "номинальный". Вот почему мы думаем, что во всех приведенных нами положениях раздела II главы 24 т. I "Капитала" Маркс имел в виду именно феодальное право собственности, со всеми его ограничениями и повинностями (Leistnngspflichten): непосредственных производителей – по отношению к феодалам и самих феодалов – по отношению к государству (ср. т. XVII, стр. 791) – в противовес свободному от всяких ограничений и повинностей буржуазному праву частной собственности.

[704] Ср.: Blackstone, op. cit., vol. II, p. 51–53, 59–60, 105.

[705] Ср. у Энгельса характеристику этой "чистой частной собственности" и ее отличий не только от феодальной собственности, но даже от "буржуазной собственности средних веков", которая "была еще сильно связана феодальиыми ограничениями, состояла, например, главным образом, из привилегий" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVI, ч. I, стр. 446).

[706] О крайней пестроте состава самих копигольдеров см.: В.М. Лавровский. Манор Брамптон с XVI по XVIII век (Сб. Инст. истории Акад. Наук СССР: "Средние века". Вып. II, 1946, стр. 210 и 212).

[707] Виллана, державшего свой надел на основании выписки из манориальных книг, стали называть копигольдером (copyholder) уже в XIII в., при Генрихе III (Pollock and Maitland, op. cit., vol. I, p. 358).

[708] Blackstone, оp. cit, vol. II, p. 90, 95–101. – Pollock and Maitland, op. cit., vol. I, p. 292, 357–358, 362. – Vinogradoff, Villainage, p. 310–311. – Curti, op. cit., I Bd., S. 88–89.