Список книг

« Предыдущая | Оглавление | Следующая »

Венедиктов А.В.
Избранные труды по гражданскому праву. Т. 2

§ 25. Неполная собственность феодала на крепостного

От анализа права собственности феодала на землю как основное условие или средство производства обратимся к анализу "неполной собственности" феодала на работника производства: на крепостного - и прав последнего как на его надел, так и на принадлежащие ему самому средства и продукты производства.

Мы неоднократно отмечали трудности исследования юридической природы феодальных производственных отношений при наличии их исключительного многообразия не только на протяжении более чем тысячелетней истории феодального общества, но и на территории одной страны и в рамках одного и того же исторического периода. Констатируя, что "во всех формах, при которых непосредственный рабочий остается "владельцем" средств производства и условий труда, необходимых для производства средств его собственного существования, отношение собственности должно в то же время выступать как непосредственное отношение господства и порабощения, следовательно, непосредственный производитель - как несвободный", - Маркс особо отмечал, что эта "несвобода... от крепостничества с барщинным трудом может смягчаться до простого оброчного обязательства"[573]. Экономисты или историки могут в своем анализе не касаться тех различий в степени и характере личной зависимости непосредственного производителя от феодала, которые проявляются прежде всего или главным образом в юридических свойствах или признаках этой зависимости[574]. Отказываясь "от попытки дать единую юридическую формулировку явлению, не имевшему и не могущему иметь юридического единства в конкретной действительности" в силу динамичности этого явления, историки иногда ограничиваются установлением общего понятия крестьянина "с экономической точки зрения". Они определяют его как "непосредственного производителя, владеющего собственными средствами производства, необходимыми для реализации его труда и для производства средств его существования, самостоятельно ведущего свое земледелие, как и связанную с ним деревенско-домашнюю промышленность, в противоположность рабу, работающему при помощи господских средств производства и не самостоятельно, не на себя, а на своего господина"[575]. Однако, установив подобное общее понятие, историки (равно как и экономисты) оказываются вынужденными включить в свой анализ и исследование юридических различий в свободе или несвободе феодального крестьянина, как только от общей характеристики этого крестьянина они переходят к изучению более конкретных условий его хозяйственного положения на отдельных этапах развития феодального общества в той или иной стране[576].

При такой постановке вопроса пути юридического исследования во многом оказываются сходными с путями историко-экономического исследования. Определив - вместе с историками и экономистами - самый объект исследования: ту массу мелких производителей, которые могут быть подведены под общее понятие крепостного крестьянства, в широком смысле зависимых от феодалов непосредственных производителей, владеющих на том или ином праве средствами производства, юрист должен проанализировать конкретные отношения основных групп (категорий) этих производителей с феодалами по поводу земли и остальных средств производства. Ему приходится при этом опираться в основном на те же исторические памятники и акты, на которые опираются историки и экономисты, но привлекать, естественно, к своему анализу те данные этих памятников и актов, которые характеризуют в первую очередь правовые отношения феодалов и крепостных крестьян.

Три основных признака являются определяющими для отграничения того круга непосредственных производителей, которые могут быть подведены под понятие крепостного крестьянства в широком смысле: 1) наделение крестьянина "средствами производства вообще и землею в частности"; 2) его прикрепление к земле; 3) "личная зависимость крестьянина от помещика", "прямая власть" последнего над его личностью - то "внеэкономическое принуждение", "формы и степени" которого могут быть "самые различные, начиная от крепостного состояния и кончая сословной неравноправностью"[577], или, применяя приведенное выше положение Маркса, "от крепостничества с барщинным трудом... до простого оброчного обязательства"[578].

Под эти широкие определения подпадут не только крепостные крестьяне в узком смысле: непосредственные производители, наделенные землей и "крепкие земле и лицу" (вотчиннику или помещику), а также полные холопы, посаженные на землю ("страдники"), но и разнообразные категории зависимых держателей земли, сохраняющих за собой - если не фактически, то, по крайней мере, юридически - право ухода и возможность освобождения от зависимости ценою отказа от предоставленной им земли и потери части своего движимого имущества для расплаты с крепостником-землевладельцем[579]. За пределами этой массы феодального зависимого крестьянства остаются все же, с одной стороны, дворовые люди, лишенные всяких средств производства и находившиеся и в рамках феодального общества на положении рабов[580], с другой же - свободные собственники-крестьяне, которые не исчезали даже в периоды наибольшего усиления и расширения крепостной зависимости, хотя они и становились на некоторых этапах "такой же редкостью, как белая ворона"[581].

Между этими двумя крайними группами и остальной массой феодально-зависимого крестьянства не существовало, конечно, никакой непроходимой грани. Напротив, иногда на протяжении одного столетия происходило решительное перемещение между отдельными группами непосредственных производителей. Вчерашний свободный собственник-крестьянин превращался сначала в прекариста или зависимого крестьянина (Höriger), а затем и в крепостного (Leibeigener)[582]. Вчерашний полный холоп-дворовый, будучи посажен рядом с крепостным на землю ("страдник"), лишь по имени оставался холопом[583], на деле же становился таким же крепостным, как "старожилец" XVI в. или "крестьянин" главы XI Уложения 1649 г., пока замена "живущей четверти" подворным обложением (указ 1679 г.) не приравняла их друг к другу[584], а указы Петра I о первой ревизии не привели к полному слиянию с крепостными сначала "задворных и деловых людей (которые имеют свою пашню)"[585], а затем и "людей дворовых"[586], т.е. и всех остальных холопов[587]. На этом пути к полному слиянию холопов с крепостными имело место не только наделение части холопов землей и другими средствами производства (живым и мертвым инвентарем), но и неуклонное усиление личной зависимости крестьянина-крепостного, все более и более превращавшегося в такую же "вещь" в руках помещика, как и феодальный раб - полный холоп[588]. Аналогичный процесс расширения власти феодала-крепостника над личностью крестьянина-крепостного имел место и в Германии после Крестьянской войны. Именно к крепостным этих и аналогичных им периодов крайнего расширения власти помещика над личностью крепостного должны быть в первую очередь отнесены приведенные выше высказывания Маркса о крепостных как средствах производства, находящихся - аналогично рабу и наряду со скотом - в собственности господина, как о "придатке" к земле[589], или Ленина - об отсутствии "на практике" различий между крепостным правом и рабством[590]. Но даже и подобный крепостной отличался все же от раба рабовладельческого общества, во-первых, тем, что феодал имел на него лишь право "неполной собственности", что он уже не мог его убить, но мог лишь продать или купить, и, во-вторых, - и это главное - тем, что у крепостного была единоличная собственность на орудия производства и на его частное хозяйство, основанная на личном труде (И.В. Сталин)[591].

Что касается первого различия между крепостным и рабом, то, например, английский лорд мог делать со своими вилланами[592] все, "что ему угодно, лишь бы только он не убивал и не увечил их". Он вправе был продать виллана, сняв его с надела, как мог купить его и поселить на участке, входившем в состав его поместья (манора), мог переселить его с одного участка на другой или, лишив его участка, направить на работу в манориальной ферме[593]. Теми же правами располагал и русский феодал по отношению к своим крепостным. Феодальный закон не разрешал ему, правда, убить своего крепостного. Даже и после окончательного прикрепления крестьян к земле, более того - даже и по отношению к холопам - Уложение 1649 г. пыталось "приказать накрепко" господину, которому власти возвращали беглого холопа, "чтобы он того своего беглого человека до смерти не убил, и не изувечил, и голодом не уморил" (ст. 92 главы XX). Даже и в императорский период, когда бесправие крепостных крестьян достигло крайних пределов, когда приведенные выше указы 1760 и 1765 гг. предоставили помещикам по существу неограниченное право ссылки крепостных в Сибирь на поселение или в каторжные работы[594], помещик не имел формального права на жизнь своего крепостного[595]. Но за этим единственным исключением помещик был вправе располагать личностью своего крепостного по своему усмотрению: он мог продать его вместе с его семьей и его движимым имуществом ("со всеми их животы и с хлебом стоячим и с молоченым" - ср. ст. 7 главы XI Уложения 1649 г.)[596], притом продать вместе с его наделом (при продаже вотчины)[597] или, сняв его с надела, мог перевести его из одной своей вотчины в другую[598] или превратить его из крестьянина на наделе в дворового без надела и т.д.[599]

Столь широкая власть феодала над личностью крепостного в полном объеме проявлялась, конечно, лишь в период окончательного закрепощения крестьянина, когда он не только фактически, но и юридически утрачивал право выхода ("отказа") и когда одновременно с этим или в связи с этим расширялись и права феодала по отношению к движимому имуществу крепостного. Но было бы ошибочно проводить, как это делал ряд дореволюционных историков права, принципиальную грань между положением русского крестьянина до конца XVI в., когда закон признавал за ним право отказа от помещика (ст. 57 Судебника 1497 г., ст. 88 Судебника 1550 г.), и его же положением после установления "заповедных лет" в конце XVI в. и отмены "урочных лет" (ст. 1-2 главы XI Уложения 1649 г.). Когда М.М. Сперанский и ряд позднейших исследователей, деля "крестьян" (для периода, предшествовавшего Уложению 1649 г.) на людей свободных и несвободных, относили к людям свободным живших не только на собственных участках или на казенных землях, но и на дворцовых, вотчинных и поместных землях, а к несвободным - только холопов полных и кабальных[600], это было недооценкой тех изменений в экономическом и правовом положении сельского мелкого производителя, которые влекли за собой окняжение и обояривание крестьянских земель или поселение крестьянина на земле светского и духовного феодала. Поэтому порядившийся "во крестьяни" земледелец XVI в. представлялся большинству дореволюционных исследователей простым арендатором, нанимателем владельческой земли, связанным лишь своим договором ("порядной") с землевладельцем и свободно переходившим от одного землевладельца к другому - даже до истечения срока "порядной", если только крестьянин мог ликвидировать свои обязательства перед землевладельцем (в первую очередь обязательства по полученной от него "подмоге") или если эти обязательства погашал за него свезший его на свою землю другой феодал[601].

Наличие определенных и нередко кратких сроков, на которые заключались многие из дошедших до нас от XVI в. порядных[602], а также условий о праве выхода порядчика[603] и более или менее точно урегулированных других условий пользования предоставленным порядчику участком[604] на первый взгляд дает формальное основание признать отношения феодального землевладельца с порядчиком обычными отношениями арендодателя с арендатором. Но именно только на первый взгляд и только формальное основание! Даже не выходя за пределы текста порядных, нетрудно убедиться в том, насколько порядчики XVI в. отличались от арендаторов в собственном смысле этого понятия. Денежный оброк ("празга", "денежная дань"), а наряду с ним и натуральный оброк, нередко определялся не путем указания точной суммы оброка[605] в самой порядной, а путем общей ссылки на "книги" (писцовые книги) - обычно с характерной добавкой: "как иные крестьяне своих вытей оброки дают"[606]. Еще показательнее формулировки барщинной повинности: "а изделье монастырьское нам всякое делати, как и прочий крестьяне"; "и монастырьские всякие изделья делати" и т.п.[607] Но даже и в тех случаях, когда порядные точно указывали обязательное для порядчика число дней барщины в неделю или на весь год, эти нормы далеко не всегда были обязательными для землевладельца[608].

Эта неопределенность повинностей крестьянина и возможность произвольного увеличения установленных обычаем или теми же порядными размеров их являлись во всех странах одним из наиболее характерных признаков крепостной зависимости, отличавших феодально-зависимого, несвободного держателя земли от свободного мелкого земледельца. Характеризуя процесс превращения в Восточной Пруссии и Силезии крестьянина-чиншевика, выполнявшего "твердо установленные договором барщинные работы", в крепостного, который воспитанными на римском праве юристами "приравнивался к римскому рабу", Энгельс писал: "При поддержке юристов в судебном ведомстве он (помещик. - А.В.) требовал теперь от крестьянина работы в неограниченном количестве, в любое время и где ему вздумается. Крестьянин должен был работать на помещика, возить, пахать, сеять, жать по первому требованию, запуская работу на собственном поле и оставляя собственный урожай под дождем"[609]. В своем трактате "О законах и обычаях Англии" (XIII в.) Брактон дал краткую, но очень выразительную формулировку той же произвольности повинностей крепостного, определив "чистое вилланство" (purum vilenagium) как такую зависимость держателя земли, при которой он обязан к отбыванию "неопределенных и неограниченных повинностей (servitium incertum et indeterminatum)", когда держатель земли "не может знать вечером, какую повинность он должен будет отбыть утром", когда он обязан делать "то, что ему предписано (quidquid ei praeceptum fuit)"[610].

Еще отчетливее феодальная зависимость и несвобода порядчика XVI в. предстанут перед нами, если мы выйдем за рамки текста порядных и конкретнее представим себе его взаимоотношения с землевладельцев в целом и в том их виде, как они фактически складывались задолго до полной ликвидации права крестьянского выхода, до превращения крепостной зависимости в подлинное "крепостное право". Крестьянин-порядчик подлежал вотчинному суду землевладельца наряду с его старожильцами[611]. Эта судебная власть феодала-землевла-дельца над порядчиком тесно переплеталась с его широкой полицейско-административной властью над ним. Вотчинник был для порядчика не только собственником земли и стороною в договоре ("порядной"), он был для него "государем" - не только в обычном смысле актов и памятников того времени (в смысле государя-господина), но и в смысле носителя государственной власти, заслонявшего собой в значительной мере порядчика от великокняжеской и царской власти и эту последнюю от порядчика[612]. Поселение на земле вотчинника (или помещика) "во крестьяни" по порядной означало вступление в феодально-крепостную зависимость от землевладельца, как правило, с той степенью ограничения личной и хозяйственной свободы непосредственного производителя, которая была характерна для остальных крепостных данного периода и данного вотчинника (или помещика)[613]. Поэтому правильнее признать порядную "договором" средневекового феодального права о "вступлении вольного человека в сеньориальную зависимость", "договором о поступлении в крестьянство, в зависимое состояние от своего хозяина"[614], а не договором аренды[615].

Получая денежную или натуральную (либо ту и другую) "подмогу" или ссуду при поселении[616], порядчик оказывался в подавляющем большинстве случаев не в состоянии рассчитаться с землевладельцем собственными силами и, как правило, мог осуществить свое право выхода ("отказа")[617] лишь путем смены одного господина другим, который либо расплачивался за него и мирно "свозил" его на свою землю, либо, пользуясь своим экономическим и политическим превосходством, насильственно "свозил" его в свою вотчину, иногда не только против воли прежнего его господина, но и против воли самого крестьянина. Эта постепенная смена "выхода" "свозом" привела к тому, что и крестьянин-порядчик XVI в. фактически оказывался в состоянии лишь сменить одного господина другим, но не освободиться от своей зависимости. Он не мог освободиться от нее путем простой дереликции предоставленного ему землевладельцем участка или даже путем отказа от своего движимого имущества. Если последнего не хватало на погашение задолженности порядчика по "подмоге", по оброку, по "пожилому" и т.п.[618], если порядчик уходил, не рассчитавшись с землевладельцем, либо уходил до Юрьева дня, он превращался в "беглого" и подлежал возврату[619].

Это и было одним из наиболее эффективных проявлений того внеэкономического принуждения, которое - при всем различии его форм и степеней - всегда являлось существеннейшим элементом феодально-крепостной зависимости[620]. В отличие от буржуазного общества с его экономическим принуждением, с его формальной свободой выбора между работой на капиталиста и голодной смертью от безработицы, в феодальном обществе задолжавший порядчик отвечал не только своим имуществом - своим "частным хозяйством", но и своей личностью. Он был закреплен за землей, на которой он "сидел", за феодалом, от которого он эту землю получил или который эту землю у него же захватил, превратив его в зависимого держателя той же земли. Вот почему советские историки, в том числе и историки права, в соответствии с указаниями В.И. Ленина на закабаление крестьян уже в эпоху Русской Правды[621], признают крепостными крестьянами не только порядчиков XVI в. или зависимых крестьян периода феодальной раздробленности, но смердов и закупов эпохи Русской Правды[622].

Таким образом, русский владельческий крестьянин XVI в. с его правом отказа от помещика "за неделю до Юрьева дня осеннего и неделя после Юрьева дня осеннего" (ст. 57 Судебника 1497 г.; ст. 88 Судебника 1550 г.) был крепостным крестьянином еще до установления "заповедных лет" в конце XVI в. и до окончательной отмены "урочных лет" Уложением 1649 г. (ст. 1-2 главы XI)[623]. Это не значит, однако, что установление "заповедных лет" и отмена "урочных лет", - иными словами, установление крепостного права в узком смысле слова, - не повлекли за собой каких-либо существенных изменений в его хозяйственном и правовом положении. Изменились форма и степень его феодальной зависимости, усилилась власть феодала над его личностью и одновременно с тем над его имуществом, расширилась возможность его отрыва от земли и его продажи. Энгельс характеризовал сходный процесс усиления феодальной зависимости крестьян в Германии как процесс превращения зависимых крестьян (Hörigе), несших в основном "законные, установленные по договору повинности", в крепостных (Leibeigene), находившихся "всецело во власти своего господина"[624],- процесс, особенно резко проявившийся в Германии после Крестьянской войны 1525 г.[625] Применяя ту же терминологию к русским феодальным отношениям, Б.Д. Греков в прежних своих работах склонен был квалифицировать и русских крестьян XV-XVI вв., как "зависимых", - в отличие от крестьян XVII- XIX вв., как "крепостных", в узком смысле этого слова[626], крестьян эпохи "крепостного права" (в том же узком смысле слова). Важнее подчеркнуть, однако, что русский крестьянин XV-XVI вв. и его потомок XVII-XIX вв. являлись представителями двух форм зависимости внутри единого понятия феодально-крепостной зависимости, двумя видами зависимых крестьян внутри единого типа крепостного крестьянина, как мелкого производителя, владевшего определенным кругом средств производства, но прикрепленного и к земле, и к своему господину.

В русской дореволюционной литературе высказывались различные точки зрения по вопросу о том, был ли русский крестьянин прикреплен к земле или к землевладельцу. По мнению одних, "прикрепление владельческих крестьян не могло иметь целью сделать этих последних собственностью частных владельцев. Крестьяне, по идее, прикреплены к земле, а не к землевладельцам", тем более что и сами землевладельцы "в большинстве случаев не имели полного права собственности и на землю... ввиду того, что это было поместье или жалованная вотчина"[627]. Другие, напротив, утверждали, что в законодательстве XVII в. отсутствовала идея о поземельном прикреплении крестьян, ибо "законодатель не стеснялся отрывать от земли крестьянина даже без всякой с его стороны вины", что Уложение 1649 г. допускало "перевод крестьян из одних вотчин в другие в удовлетворение совершенно частных интересов". Отсюда делался вывод о "личной крепостной зависимости крестьян от их владельцев", подкрепляемый ссылкой на широкую практику "разнообразных сделок на крестьян без земли"[628]. М.М. Сперанский считал, что с потерей права выхода крестьяне "стали крепкими земле", с официальным же разрешением продажи вотчинных крестьян отдельно от вотчин (приговор Боярской Думы от 30/III 1688 г.) было "положено начало их личного укрепления"[629]. Значительно ближе подошел к правильному решению вопроса В.О. Ключевский, утверждавший, что "по Уложению (1649 г. - А.В.) крепостной крестьянин наследственно и потомственно был крепок лицу, физическому или юридическому, за которым его записала писцовая... книга; он был этому лицу крепок по земле, по участку в том имении... где его заставала перепись; наконец, он был крепок состоянию, крестьянскому тяглу, которое он нес по своему земельному участку"[630]. В этой характеристике, данной, правда, в применении к крепостному середины XVII в., окончательно утратившему право выхода[631], правильно подчеркнута "крепость" непосредственного производителя и "лицу", и "земле"[632].

Анализируя отработочную ренту, Маркс писал: "Необходимы отношения личной зависимости, личная несвобода в какой бы то ни было степени и прикрепление к земле в качестве придатка последней, крепостная зависимость (Hörigkeit) в настоящем смысле этого слова"[633]. Напомним также и неоднократно цитированное положение В.И. Ленина о прикреплении крестьянина к земле и личной его зависимости от помещика как необходимом условии барщинно-крепостного хозяйства[634]. В этих высказываниях классиков марксизма отчетливо выражено единство прикрепления крепостного к земле и землевладельцу как специфическая особенность феодального способа соединения рабочей силы с основным условием производства - землей - и обусловленного этим способом типа (способа) феодальной эксплуатации[635]. И то и другое прикрепление одинаково являлось специфической для феодального способа производства формой внеэкономического принуждения. Прикрепление к земле было тоже своеобразной формой личной зависимости крепостного от феодала, зависимости от феодала как собственника крестьянского надела, зависимости, опосредствуемой через прикрепление крепостного к земле, зависимости непосредственного производителя, наделенного феодалом землей и обязанного отдавать за пользование этой землей свой прибавочный труд или продукт феодалу именно и прежде всего как феодальную ренту, а не только в оплату полученной от феодала "подмоги" или ссуды, которая к тому же при всей своей распространенности все же не была необходимым элементом в отношениях феодала со всеми его крепостными[636]. Иначе говоря, "крепость" феодального крестьянина "земле" и "лицу" (феодалу) в типичных (нормальных) условиях феодального производства всегда была личной зависимостью крепостного от феодала, но зависимостью, связанной с пользованием землей феодала[637].

В этом смысле можно говорить о "крепости земле и лицу" не только по отношению к русскому крестьянину XVII в., окончательно утратившему право выхода и превратившемуся в наследственную "собственность" вотчинника, но и по отношению к крестьянину XVI в. и более ранних периодов, имевшему это право. Напротив, усиление крепостного гнета и признание за вотчинниками права продажи вотчинных крестьян без земли[638] или перевода их в дворовые, на "месячину" и т.п.[639] привели к сближению крепостных с полными холопами, к ослаблению связи крепостных с землей и к расширению власти крепостников над личностью их крепостных. В конечном итоге это влекло за собой те "наиболее грубые формы" крепостного права, при которых оно "на практике... ничем не отличалось от рабства"[640]. Личная зависимость крепостного от феодала теряла характер зависимости "по земле" и приобретала характер личной зависимости от господина как такового. Это было, однако, уже процессом некоторой "деформации" феодальных производственных отношений[641]. Эти отношения позднего феодализма, при которых утрачивался основной признак крепостного крестьянина - наделение его землей и другими средствами производства, наличие "некоторой заинтересованности в труде", - не являлись все же типичными отношениями крепостной зависимости. Основная масса крепостного крестьянства, даже переведенного на оброк, сохраняла за собой свои наделы и свое частное хозяйство, и для нее ее крепостная зависимость по-прежнему оставалась "крепостью земле и лицу"[642].

Примечания:

[573] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XIX, ч. 2, стр. 352.

[574] См. § 12 наст. главы.

[575] Б.Д. Греков. Крестьяне на Руси, стр. 191. Ср. эту формулировку с прежними формулировками той же мысли в предшествующих работах Б.Д. Грекова: Главнейшие этапы и т.д., стр. 47; Киевская Русь, стр. 123–124.

[576] В частности, и Б.Д. Греков уделяет большое внимание юридической характеристике положения феодального крестьянства на всем протяжении своего последнего исследования (Крестьяне на Руси, 1946), как он делал это и в своих предшествующих работах (Главнейшие этапы и т.д., стр. 47–59). Приведя указанное в тексте определение понятия крестьянина "с экономической точки зрения", Б.Д. Греков продолжает: "Что же касается юридических признаков, то крестьяне могут быть либо свободными земледельцами, либо зависимыми в равной степени и форме от землевладельцев.... Общая тенденция в юридической судьбе крестьянина в период феодализации общества есть превращение его из свободного в подвластного, платящего оброк, отбывающего барщину или даже становящегося крепостным". И далее: "И свободный и зависимый крестьянин сохраняет, однако, свою экономическую сущность. Это всегда владеющий средствами производства земледелец. Только в этом смысле и можно говорить об исчерпывающем определении этого класса" (Крестьяне на Руси, стр. 191–192). Эти положения требуют некоторого уточнения. Свобода или зависимость непосредственного производителя не являются только юридическими признаками, которые могут быть полностью исключены при установлении экономического понятия крестьянина. Они представляют собой необходимый элемент общественно-производственной характеристики крестьянина, ибо они теснейшим образом связаны с тем или иным способом соединения рабочей силы с таким основным средством или условием производства, как земля. Свободный крестьянин мог иметь право собственности на обрабатываемый им участок, крепостной крестьянин мог иметь лишь право пользования тем наделом, право собственности на который феодальный закон или обычай сохранял и закреплял за господином этого крепостного. Положение о том, что "и свободный и зависимый, крестьянин сохраняет... свою экономическую сущность", поскольку "это всегда владеющий средствами производства земледелец" (Крестьяне на Руси, стр. 191–192), может быть принято, и то с учетом различия в общей – как экономической, так и правовой – позиции свободного и зависимого крестьянина, только по отношению к орудиям производства (точнее, к живому и мертвому сельскохозяйственному инвентарю) и остальному хозяйству крепостного, включая остающуюся в его распоряжении долю урожая на его наделе, но не по отношению к земле. Тот или иной характер экономических (общественно-производственных) отношений крестьянина по земле может быть скрыт за самой разнообразной юридической формой (см. ниже, § 26 наст. главы), но не может быть все же исключен при определении экономической природы свободного и зависимого крестьянства, – иными словами, при определении классовой их природы.

[577] В.И. Ленин. Соч., т. III, стр. 140; ср. т. XII, стр. 227.

[578] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XIX, ч. 2, стр. 352.

[579] Статья 57 Судебника 1497 г.; ст. 88 Судебника 1550 г.; ст. 42 Псковской Судной грамоты. Ср. Сводный текст крестьянских порядных XVI в. СПб., 1910, стр. 38–43 (цит.: "Сводный текст").

[580] Дворовые люди, хотя бы и лишенные всяких средств производства (полные холопы, Knechte, Hausgesinde), но включенные все же в общие условия феодальной эксплуатации, не могут быть, правда, полностью отождествлены с рабами рабовладельческого общества (ср. критические замечания С.В. Бахрушина на работу А.И. Яковлева "Холопство и холопы в Московском государстве XVII в". – Большевик, 1945, N 3–4, стр. 74). Тем не менее они не могут быть подведены и под общее понятие крепостных как феодально-зависимых непосредственных производителей, посаженных на землю и обладающих некоторым комплексом лично им принадлежащих средств производства. Мы оставляем поэтому вне рамок нашей работы вопрос о правовом положении полных (равно как и кабальных) холопов. Отсылаем интересующихся этим вопросом к цитируемому исследованию А.И. Яковлева (1943, стр. 40–56 и 83 сл.).

[581] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XV, стр. 639 и 643; т. XVII, стр. 812.

[582] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. VIII, стр. 193–194; т. XV, стр. 639 и 641–643; т. XVI, ч. I, стр. 130 и 240–241.

[583] Ср. Б.Д. Греков: "Эти, посаженные на землю люди, прикреплены к ней... Они давно уже перестали быть холопами. Это крепостные крестьяне" (Главнейшие этапы и т.д., стр. 39); "Это уже настоящие крепостные крестьяне" (Крестьяне на Руси, стр. 535, ср. стр. 579). О различии между "страдниками" и "задворными людьми" см.: В.Г. Гейман. Несколько новых данных, касающихся истории "задворных людей" (Сборник статей по русской истории, посвященных С.Ф. Платонову. 1922, стр. 41–43).

[584] С.В. Юшков. История, т. I, стр. 259.

[585] Указ от 22/I 1719 г. об учинении общей переписи людей податного состояния, о подаче ревизских сказок и о взысканиях зa утайку душ (П.С.З., т. V, N 3287). О процессе постепенного сближения и позднейшем слиянии с крепостными литовских холопов, посаженных на землю и живших своим хозяйством. – См.: акад. В.И. Пичета. Институт холопства в Великом княжестве Литовском в XV–XVI вв. (Истор. зап., т. XX, 1946, стр. 56–63).

[586] Указ от 5/I 1720 г. о помещении в ревизских сказках не одних крестьян, но также дворовых людей и церковных причетников: "... чтобы всех писали помещики своих подданных, какого они звания ни есть" (П.С.З., т. VI, N 3481).

[587] Ср.: А.И. Яковлев. Холопство и т.д., стр. 36: "Благодаря происшедшей за XVII в. социальной спайке между служилыми столицей и уездом, концом и завершением длительного и по временам очень болезненного процесса была не отмена холопства, а превращение и холопа, и крестьянина в так называемую "ревизскую душу", соединившую в себе почти все отрицательные черты подневольного состояния и холопа и владельческого крестьянина".

[588] О противоречиях, к которым приводило усиление личной зависимости крепостных с наличием у них собственного хозяйства и с их неизбежным вовлечением в развивавшийся товарно-денежный оборот, см.: В.И. Бочкарев. Крестьяне при Петре Великом (Сб. "Крепостное право в России и реформа 19 февраля". М., 1911, стр. 40).

[589] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XIX, ч. 2, стр. 352.

[590] В.И. Ленин. Соч., т. XXIV, стр. 367.

[591] И.В. Сталин. Вопросы ленинизма. Изд. 11, стр. 555–556.

[592] В Англии крепостные именовались villani (villeins) или servi (serfs), а также nativi (Bracton, op. cit., f. 4b; Vinоgradоff. Villainage in England. Essays in Englich medieval history. 1892, p. 44–45; Pollock and Maitland, op. cit., vol. I, p. 396). Напротив, во Франции термин "serf" определенно противопоставлялся термину "vilain" и применялся только к крепостному, в то время как под vilain понимали лично свободного крестьянина (roturier – ср. Viollet, op. cit., p. 246, 312–315), уплачивавшего лишь определенные, падавшие на его землю, платежи и повинности. В Англии к подобным крестьянам применялся термин "sockmen" или "free sockmen" (ср. Vinogradoff. Villainage, p. 196–197).

[593] П.Г. Виноградов, указ. соч., стр. 333–339. – Ср. Vinogradoff, op. cit., p. 151–152. – Pollok and Maitland, op. cit., vol. I, p. 397–399. – Акад. Е.А. Косминский. Английская деревня в XIII в. 1935, стр. 207–209 (цит.: "Английская деревня").

[594] См. § 12 наст. главы.

[595] Мы говорили о "формальном праве" на жизнь крепостного, так как всевластие помещиков при продажности администрации и суда фактически не знало пределов, и лишь исключительные изуверства крепостников над их людьми могли повлечь за собой вмешательство власти в отношения между помещиками и крепостными (ср. дело Салтычихи). (В.И. Семевский, указ. соч., т. I, стр. XIX; А.С. Лаппо-Данилевский. Очерк истории образования главнейших разрядов крестьянского населения в России. Сб. "Крестьянский строй", т. I, 1905, стр. 60 и 118–120; И.И. Игнатович. Помещичьи крестьяне накануне освобождения. Изд. 2, 1910, стр. 35–45). Если царское правительство и вмешивалось в отношения помещиков с их крепостными, то оно делало это в общих интересах помещичье-дворянского класса – в целях обеспечения военной и экономической мощи феодального централизованного государства, нуждавшегося в "крепком" тягловом населении и в военной силе. См. обзор повинностей тяглового населения у В.И. Сергеевича [Древности, т. III, стр. 165 сл. и 200 сл .]; о повинностях крепостных в XVIII в. см. у В.И. Семевского (указ. соч., т. I, стр. 363–369). Те же военно-финансовые соображения диктовали вмешательство королевской власти в отношения феодалов с их крепостными и в Западной Европе. Напоминая, что Фридрих II, "завоевав Силезию... принудил ее лэндлордов восстановить крестьянские избы, амбары и т.п. и снабдить крестьянские хозяйства скотом и орудиями", Маркс писал: "Ему нужны были солдаты для армии и плательщики налогов для казначейства" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVII, стр. 801).

[596] См. купчую 1675 г. на продажу Иваном Кушниковым князю Барятинскому вотчинной крестьянки с детьми (М.А. Дьяконов. Акты, относящиеся к истории тяглого населения в Московском государстве. Вып. II. Грамоты и записи. 1897, N 90, стр. 115. Цит.: "Акты" А.М. Дьяконова).

[597] См. грамоту указную отказную стольнику Артемию Свищову на купленную им вотчину от 18/IV 1698 г.. В обычном для актов XVII в. стиле продавец перечислял в купчей состав проданного имущества, ставя и один ряд пашню, леса, сенные покосы и все угодья, "вотчинниковый двор и с хоромным строением, да... три двора крестьянских, а те крестьяня с женами и с детьми, с братьями, и с племянники, и со внучаты, и с их крестьянски животы, и с хлебом стоячим... и со всякою скотинкою, что у них есть, и с помещиковою и с их крестьянскими усадбы, что в той вотчине ныне на лицо есть" (А.Ю.Б., т. I, N 57/IX). Ср. также: Акты хозяйства боярина Б.И. Морозова, под ред. А.И. Яковлева. Ч. I, 1940, стр. 160.

[598] Если Уложение 1649 г. запрещало помещикам и вотчинникам "сводить" своих крестьян с поместных земель на вотчинные (ст. 30 главы XI), то оно руководствовалось при этом не заботой об интересах крестьян и не стремлением к ограничению прав крепостников, а исключительно интересами верховного собственника поместий – Московского государства в лице его царя. Этот мотив был ясно выражен в самой статье: "и тем своих поместей не пустошити". По той же причине Уложение разрешало отпускать на волю ("с отпускной") крестьян и бобылей вотчинникам из вотчин и запрещало это делать помещикам в отношении крестьян и бобылей в поместьях (ст. 3 главы XV, ср. М.А. Дьяконов. Очерки, стр. 351–352).

[599] Мы не говорим уже о таких проявлениях личной зависимости крепостного от помещика, как "подчинение его судебной и полицейско-административной власти помещиков (см. § 24 настоящей главы) или необходимость получения разрешения помещика на вступление в брак. Помещики использовали свое право дачи разрешения на брак крепостных не только для взимания натуральных или денежных поборов (merchetum, formariage, "свадебные" или "выводные" деньги), но и для заключения браков по их прямому распоряжению (см. Bracton, ор. cit., f. 26 Esmein, op. cit., p. 264–266; Акты хозяйства боярина Б.И. Морозова. Ч. I, N 87; А.Н. Радищев. Полн. собр. соч., т. I, 1907, стр. 94; В.И. Семевский, указ. соч., т. I, стр. 307–318).

[600] Историческое обозрение изменений в праве поземельной собственности и в состоянии крестьян (1836 г.) (Архив исторических и практических сведений, относящихся до России. 1889, кн. 2, отд. I, стр. 33). То же противопоставление владельческих крестьян, как людей свободных, холопам, как людям несвободным, проводили В.И. Сергеевич (Древности, т. I, стр. 97 сл. и 204 сл.), М.А. Дьяконов (Очерки, стр. 304 и 358 сл.), и Н.Н. Дебольский (Гражданская дееспособность по русскому праву до конца XVII в., 1903, стр. 172). Даже о старожильцах, ранее других крестьян утративших право выхода, М.Ф. Владимирский-Буданов писал: "Никакие иные права, кроме этого, не терялись у старожильца: он был такой же свободный гражданин, как и всякий другой" (стр. 141). Напротив, Н.П. Павлов-Сильванский считал, что свобода владельческих крестьян удельного времени "была ограниченной" и что "положение их уже в удельное время было близко к положению крепостных крестьян в XVII в." (указ. соч., 1910, стр. 200).

[601]  В.О. Ключевский. Курс русской истории. Ч. II, 1918, стр. 361–364 и 387–388. – В.И. Сергеевич. Древности, т. I, стр. 207–213 и 219–220. – М.А. Дьяконов. Очерки, стр. 316 сл. (по отношению же к порядчикам, селившимся "во крестьяни" по ссудным записям в XVII в., М.А. Дьяконов считал, что "поселение во крестьянство здесь не главный предмет сделки, а лишь следствие сделки о займе"; там же, стр. 348). – Н.Н. Дебольский, указ. соч., стр. 193–194. – А.С. Лаппо-Данилевский, указ. соч., стр. 34. – П.Е. Михайлов. Происхождение земельного старожильства. 1910, стр. 17 и 23; его же. Обычный институт старожильства и крепостное право. 1912, стр. 8–9 и 17.

[602] Порядные, вошедшие в "Сводный текст крестьянских порядных XVI в.", указывают сроки в 3, 5, 6, 8 и 10 лет и в виде исключения – сроки в 1 год или в 20 лет (стр. VIII и 12–13).

[603] Сводный текст, стр. 44–46.

[604] Там же, стр. 15 сл.

[605] Ср. разнообразие французских кутюмов, одни из которых предоставляли определение размеров оброка, взимаемого с сервов, исключительно усмотрению сеньора (taillables à volonté), другие ограничивались неопределенным требованием "соразмерности" этого оброка (taillables à volonté raisonable), третьи же предусматривали обложение сервов заранее определенным оброком (taillables abonnés. – Viоllet, op. cit., p. 314–315; cp., Esmein, op. cit., p. 261–262).

[606] Сводный текст, стр. 30–35.

[607] Сводный текст, стр. 35; А.Ю., N 177 и 178 (порядные 1556 и 1576 гг.); N 182 (порядная 1582 г.).

[608] Ср. оговорку в одной из порядных, приведенную у М.А. Дьяконова: "а когда братья похотят на всех починочников зделья прибавити иль оброк наложити, и на них тоже прибавке быть по росмотру и по пашне, и по наживе" (Очерки, стр. 319–320).

[609] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVI, ч. I, стр. 242; см. также стр. 240–241. Ср.: Ф. Энгельс. Марка: после Тридцатилетней войны... "снова наступило время "неограниченных повинностей": помещик мог требовать на работу крестьянина, его семью, его скот так часто и на такой срок, как ему было угодно" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XV, стр. 643). См. также: М.М. Смирин. О крепостном состоянии крестьянства и характере крестьянских повинностей в Юго-Западной Германии в XV и начале XVI в. (Истор. зап., т. XIX, 1946, стр. 177–180).

[610] Вrасtоn, ор. cit., f. 26; ср. Вlасkstоnе, ор. cit., vol. II, р. 93. – Pollock and Maitland, op. cit., vol. I, p. 353, 356–357. – Е.А. Коcминский. Английская деревня, стр. 207 и 209; его же. Исследования по аграрной истории Англии XIII в., 1947, стр. 400 (цит.: "Исследования"). Даже и Д.М. Петрушевский, при всем стремлении подчеркнуть правовую обеспеченность позиции английского виллана не только вне, но и внутри мэнора, и доказать, что поземельные отношения несвободного населения мэнора регулировались "настоящими правовыми нормами", а не волей лорда, принужден был признать, что в "юридической доктрине" ХIII в. о бесправии виллана нашел "свое отчетливое выражение" определенный "социальный факт": приравнение основной массы крестьянства к сервам, "совершенно бесправным в отношении к своему сеньору"" (Восстание Уота Тайлера, стр. 136, 140, 154–157, 168, 172 и 366–368). Основная причина торжества этой "юридической доктрины" заключалась, конечно, не в энергии и авторитетности "ученых юристов", ее проводивших, а в том, что она вполне отвечала стремлению английских феодалов усилить эксплуатацию крестьянства и закрепить эту эксплуатацию в феодальном праве. – Ср. указание Энгельса на то, что "дворянство нашло бы и без римского права сколько угодно... предлогов (для еще большего угнетения крестьян. – А.В.) и ежедневно их находило" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVI, ч. 1, стр. 446).

[611] О вотчинном суде см.: С.Б. Веселовский. К вопросу и т.д., стр. 102–112.

[612] Ср. Н.П. Павлов-Сильванский, указ. соч., 1910, стр. 200.

[613] Ср. Б.Д. Греков. Крестьяне на Руси: "Степень этой зависимости в разные периоды была разная и определялась ходом классовой борьбы между крестьянином и землевладельцем" (стр. 939).

[614] Б.Д. Греков. Крестьяне на Руси, стр. 734 и 938–939; см. также стр. 729–731. Признавая, что "некоторые элементы аренды в порядной ... имеются", Б.Д. Греков считает все же, что, если новопорядчик твердо заявляет о своем желании стать крестьянином и дает на себя порядную именно во крестьяне, то он несомненно имеет в перспективе и государственные повинности, и частновладельческие обязательства, и зависимость от землевладельца судебную и административную, т.е. характерный для феодальных отношений довольно сложный переплет условий, далеко выходящий за рамки арендного договора" (там же, стр. 730–731). Поэтому автор присоединяется (с некоторыми оговорками) к высказанному П.И. Беляевым еще в 1916 г. положению о порядной, как "договоре о вступлении в сеньориальное подданство", который П.И. Беляев считал таким же "актом о вступлении в зависимое от помещика крепостное состояние, каким является по уложению (ст. 20 главы XI Уложения 1649 г. – А.В.) записка в Поместном Приказе" (Древнерусская сеньерия и крестьянское закрепощение. Журн. Министерства юстиции, 1916, N 8, стр. 163; ср. стр. 158–159 и 164–168). Порядные XVI в. П.И. Беляев трактовал, однако, как "взятие крестьянином у помещика земли на оброк", а не как договор о вступлении в подданство (стр. 163). П.А. Аргунов применил идею "записи о подданстве" к записи-покруте псковского изборника (Крестьянин и землевладелец в эпоху Псковской Судебной Грамоты [К истории сеньериальных отношений на Руси]. Уч. зап. Сарат. унив., т. IV, вып. 4, 1925, стр. 92–95, 104–109 и 116. Ср.: Б.Д. Греков. Крестьяне на Руси, стр. 450, 456–460 и 469–470).

[615] В цитируемой рецензии на работу Б.Д. Грекова "Крестьяне на Руси" С.А. Покровский считает, что вместо излишней полемики со сторонниками традиционного взгляда на порядчика как на арендатора автору "нужно было только показать, что здесь мы имеем дело с феодальной арендой, имеющей свои специфические особенности", с арендой в феодальном обществе, "сущность и своеобразие" которой были показаны еще Марксом. Иначе "получается, что аренда имела место только при капитализме, а это прямо противоречит и историческим фактам и теоретическому анализу Маркса и Ленина" (Изв. Акад. Наук СССР. Отд. экономики и права, 1947, N 2, стр. 132.) Мы думаем все же, что необходимо учесть наличие в феодальном обществе таких форм аренды, как аренда черносошными крестьянами земли друга у друга или аренда Морозовскими крестьянами земли у патриарших крестьян (Акты хозяйства боярина Б.И. Морозова. Ч. II, под ред. А.И. Яковлева, 1945, N 326), а также наличие ряда северных порядных с точно определенным сроком действия, которые, по мнению Б.Д. Грекова, представляют собой "не порядные во крестьяне, а настоящий договор аренды" (Крестьяне на Руси, стр. 728). От подобного рода договоров срочного пользования землей – притом, как правило, на более определенных условиях – правильно было бы отграничить порядные на поселение "во крестъяни" (равно как и ссудные записи XVII в.) такого типа, как порядные и ссудные записи, приведенные в А.Ю., N 177, 178, 182, 189, 194, 195/II, 196/I–III, или в А.Ю.Б., т. III, N 359/I–V. Иначе пришлось бы чрезмерно расширить понятие аренды в феодальном обществе и тем самым создать необходимость разграничения внутри этого общего понятия нескольких специальных понятий, резко отличных друг от друга. Мы оставляем уже в стороне такие случаи аренды, как, например, аренда иноземцем Иваном Акема земли у подьячего Мартина Шестакова под железный завод по записи от 12/II 1684 г. (А.Ю., N 204).

[616] Сводный текст, стр. 14–15; А.Ю., N 178, 182, 183 и 189.

[617] Об условиях выхода см.: Сводный текст, стр. 44–46; А.Ю., N 178 и 182.

[618] Статья 57 Судебника 1497 г.; ст. 88 Судебника 1550 г.

[619] О возврате крестьян, ушедших с нарушением правил об отказе, см.: В.И. Сергеевич. Древности, т. I, стр. 242–243 и 247–248; М.А. Дьяконов. Очерки, стр. 311; Б.Д. Греков. Крестьяне на Руси, стр. 831 и 835; ср. Viоllеt, op. cit., p. 316; Н.П. Грацианский. Бургундская деревня в Х–XII столетиях. 1935, стр. 192.

[620]  Б.Д. Греков разграничивает основную массу крестьян-старожильцев как "потомков мелких землевладельцев, подпавших под власть феодалов путем внеэкономического принуждения", и крестьян-новоприходчиков как "следствие экономического принуждения" (Крестьяне на Руси, стр. 731). В это разграничение необходимо внести, однако, одно уточнение. Если порядная, по признанию самого Б.Д. Грекова, была, как правило, "договором средневекового феодального права о вступлении вольного человека в сеньориальную зависимость" (там же, стр. 734), то это означает, что, будучи экономически принужден к самому поселению "во крестьяни", подобный новопорядчик с момента поселения на земле своего "господина" в качестве его "подданного" ("крестьянина") подпадал уже под внеэкономическое принуждение.

[621] В.И. Ленин. Соч., т. III, стр. 150; т. XI, стр. 98.

[622] Закупы являются общепризнанной категорией феодально-зависимого населения эпохи Русской Правды, вопрос же о смердах вызывает острые разногласия в советской литературе. Большинство историков признает наличие феодально-зависимых смердов в эпоху Русской Правды и расходится лишь в мнениях по вопросу о том, были ли все смерды зависимыми или же, наряду с зависимыми смердами, продолжали существовать и независимые смерды. См.: С.В. Юшков. К вопросу о смердах (Уч. зап. Сарат. унив., т. I, вып. 4, 1923, стр. 67–69 и 72–76); Феодальные отношения в Киевской Руси (те же "Записки", т. III, вып. 4, 1925, стр. 34–51); Очерки, стр. 84–86 и 160–164; История, т. I, стр. 59–60. – Б.Д. Греков. Происхождение крепостного права в России (Сб. Инст. истории Л/о Коммунистической Академии "Крепостная Россия", 1930, стр. 62); Феодальные отношения в Киевском государстве, 1936, стр. 88 сл. и 103–115; Главнейшие этапы и т.д., стр. 10–14 и 23–25; Киевская Русь, стр. 121 и 139; Крестьяне на Руси, стр. 163 сл., в особенности стр. 173, 180, 182–183, 184 сл., в особенности стр. 192–193, 202–204, 206 и 213–217. – П.И. Лященко. История народного хозяйства в СССР. Т. I, 1939, стр. 90–93 и 173. – В.В. Мавродин. Образование древнерусского государства. 1945, стр. 163–164 и 167–172. Напротив, Б.И. Сыромятников и С.А. Покровский категорически высказались за признание смердов юридически свободными людьми. См. Б.И. Сыромятников. О "смерде" древней Руси (к критике текстов Русской Правды). Уч. зап. Московск. унив., вып. 116, Труды Юридич. факультета, кн. 2, 1946, стр. 30–40. – С.А. Покровский. О наследственном праве древнерусских смердов (Сов. государство и право, 1946, N 3–4, стр. 62–65); О начале Русского государства (Вестн. древн. истории, 1946, N 4 [18], стр. 104–105); Выдающийся труд по истории русского крестьянства (Изв. Акад. Наук СССР, Отд. экономики и права, 1947, N 2, стр. 125–128). К вопросу о тексте ст. 26 Краткой Правды (Академический список) и ст. 16 Пространной Правды (Троицкий I список), являющихся одним из важнейших источников для определения правового положения смердов, см. также: М.Н. Тихомиров. Исследование о Русской Правде. Происхождение текстов, 1941, стр. 201. Необходимо оговориться, что и по отношению к закупам в настоящее время общепризнанным является лишь отнесение их к феодально-зависимому населению. Вопрос же о самой природе закупничества по-прежнему продолжает вызывать разногласия в советской литературе, как он вызывал их и в дореволюционной литературе. См. критический обзор литературы и анализ источников: И.И. Яковкин. Закупы Русской Правды (Журн. Министерства нар. просв., апрель 1913, стр. 236 сл.; май 1913, стр. 101 сл.). – Б.Д. Греков. Крестьяне на Руси, стр. 164–184 (конечные выводы см. на стр. 182–183). Последний по времени и наиболее полный историографический комментарий к ст. 26 Краткой Правды и ст. 16 Пространной Правды о смердах и к ст. 56–64 Пространной Правды о закупах см.: "Правда Русская", т. II. Комментарии, под ред. акад. Б.Д. Грекова. 1947, стр. 170–182, 319–322 и 348–534.

[623] Вопрос о Юрьеве дне, "заповедных летах" и "урочных летах" получил наиболее глубокую и развернутую разработку в ряде работ акад. Б.Д. Грекова, в особенности в последней его работе "Крестьяне на Руси", стр. 807–861, 866–885 и 911–943 (там же – критический разбор всей предшествующей литературы по данному вопросу). См. также стр. 334, 336, 342–358, 379, 382, 385–386, 389, 418–419, 435, 442–443, 505, 631–632, 641, 720 и 733 о крестьянском "выходе" в Польше, Галиции, Литве, Германии и в русских землях XIV–XV вв. В соответствии со своими прежними высказываниями Б.Д. Греков решительно настаивает на том, что "закон о заповедных годах появился в 1530 г. и что первым заповедным годом был 1581 г." (стр. 855 и 861). Б.Д. Греков отвергает, в частности, ссылку М.А. Дьяконова на то, что в "Судебнике 1589 г. (ст. 178. – А.В.) воспроизводится статья (88. – А.В.) Судебника 1550 г. о крестьянском переходе с незначительными разночтениями" (М.А. Дьяконов. Заповедные и выходные лета. Изв. Петрогр. политехн. инст., Отд. наук эконом. и юридич., вып. XXIII, 1915, стр. 9). Б.Д. Греков признает эту ссылку неубедительной потому, что "формально никто ст. 88 царского Судебника не отменял", что "ее действие было лишь приостановлено на некоторый, как многим, может быть, казалось весьма короткий срок", и составитель Судебника "не имел никаких оснований считать ст. 88 отмененной", что, напротив, "имеются все основания думать, что в не дошедшем до нас указе о заповедных годах была оговорена временность этой меры" (стр. 852). Приведенные соображения Б.Д. Грекова по поводу ст. 178 Судебника 1589 г. представляются тем более убедительными, что, вопреки высказанному С.К. Богоявленским и В.О. Ключевским при первоначальном опубликовании Судебника 1589 г. мнению о нем как об официальном проекте (Судебник царя Феодора Иоанновича 1589 г. По списку собрания Ф.Ф. Мазурина. М., 1900, с. VI–VIII, XXI-XXII, XXV-XXVII и XXXVIII), названный Судебник был частной переработкой Судебника 1550 г., произведенной юристом-самоучкой Устьянских волостей в целях приспособления его к особым условиям Русского Севера (ср. М.Ф. Владимирский-Буданов. Судебник 1589 года. Его значение и источники. 1902, стр. 18–26. – М.А. Дьяконов, цитируемая статья, стр. 9, прим. 12. – А.И. Андреев. О происхождении и значении Судебника 1589 г. Сборник статей по русской истории, посвященный С.Ф. Платонову, 1922, стр. 201–202, 212–215 и 219. – И.И. Смирнов. "Беседа Валаамских чудотворцев" и ее место в русской публицистике XVI века. Истор. зап., т. XV, 1945, стр. 260–261. – Б.Д. Греков. Крестьяне на Руси, стр. 852).

[624] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. VIII, стр. 125.

[625] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XV, стр. 639 и 641–643; т. XVI, ч. I, стр. 130 и 240–241.

[626] Б.Д. Греков. Феодальные отношения в Киевском государстве, стр. 95–97; Главнейшие этапы и т.д., стр. 3 и 76. Авторы учебника "Истории средних веков", т. I, склонны подвести под общее понятие "Leibeigene" не только "массу крепостного крестьянства", но и "настоящих несвободных холопов" – людей, которые "обслуживают нужды помещика, проживая при его дворе и образуя его дворню" (стр. 134). Р.Ю. Виппер же предлагает вообще переводить термин "Leibeigenschaft" как "рабство, холопство", а термин "Erbuntertänigkeit" – как "крепостное право" (Первые проблески просвещенного абсолютизма. Изв. Акад. Наук СССР, Серия истории и философии, т. IV, 1947, N 1, стр. 41). Было бы правильно, однако, и в применении к феодальной Германии провести то же разграничение между зависимыми (Hörige), крепостными (Leibeigene) и холопами – дворовыми людьми (Knechte, Hausgesinde; ср. разграничение между Hörigkeit, Leibeigenschaft и Mittelalterknechtschaft в письме Маркса к Энгельсу от 22/XII 1882 г. [К. Marx und F. Engels. Briefwechsel, IV Bd. M., 1939, S. 698; Соч., т. XXIV, стр. 605–606]), какое существовало между теми же тремя категориями в Московской Руси или, например, между людьми "похожими", "непохожими" и "невольными" в феодальном Литовско-Белорусском государстве (ср. Устав о людях похожих как в воеводстве Полоцком, так и Витебском, 1551 г. – Законодательные акты Великого княжества Литовского XV–XVII вв., сб. материалов, подготовленный к печати И.И. Яковкиным, 1936, стр. 38–41 и 148–149). К крепостным могут быть отнесены лишь холопы, посаженные на пашню (servi cassati или mansionarii, "задворные" холопы; ср. Brunner-Heymann, op. cit., S. 31; Б.Д. Греков. Главнейшие этапы и т.д., стр. 39).

[627] Н.Н. Дебольский, указ, соч., стр. 178–180 и 185.

[628] М.А. Дьяконов. Очерки, стр. 351–356.

[629] Цитируемая статья в "Архиве исторических и практических сведений, относящихся до России" (1859, кн. 2, отд. I, стр. 38–39).

[630] Курс русской истории, ч. III, 1918, стр. 227. В.О. Ключевский оговаривался, однако, что "ни одно из этих условий не проведено в Уложении последовательно" (стр. 228). Б.Д. Греков говорит о прикреплении "к земле и к лицу" в применении к изгоям (Крестьяне на Руси, стр. 126, 221 и 225; ср., однако, стр. 620).

[631] Крепостных предшествующей эпохи, "поселившихся на землях частных владельцев, обыкновенно со ссудой на сельскохозяйственное обзаведение", В.О. Ключевский считал "состоявшими в личной крепостной зависимости, но не прикрепленными ни к своим земельным участкам, ни к сельским обществам" (История сословий в России. Изд. 3, 1918, стр. 105). Ср. его же характеристику указа от 9/III 1607 г., удлинившего срок "урочных лет" до 15 лет: "он прямо признал личное, а не поземельное прикрепление владельческих крестьян" (Курс, ч. II, стр. 404).

[632] П.И. Беляев считал, что "крестьянин был прикреплен не к земле и не к господину, а к сеньории, так же как подданный – к своему государству" (цит. статья в "Журнале Министерства юстиции", 1906, N 8, стр. 173). Но прикрепление к сеньории – в том смысле, как его трактовал П.И. Беляев (там же, стр. 163–166), – было именно прикреплением крестьянина к земле и к господину той земли и самого крепостного, т.е. "крепостью" земле и лицу.

[633] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XIX, ч. 2, стр. 352 (разрядка наша, – А.В.). См. формулировку крепостной зависимости в т. I "Капитала": "Непосредственный производитель, рабочий, лишь тогда получает возможность распоряжаться своей личностью, когда прекращается его прикрепление к земле и его крепостная и феодальная зависимость от другого лица" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVII, стр. 783; разрядка наша. – А.В.).

[634] В.И. Ленин. Соч., т. III, стр. 140; ср. т. XII, стр. 221.

[635] Ср. Н.Г. Александров. Общественно-трудовые отношения и право: "Отношения земельной собственности выражали также и трудовые отношения между феодалами и крепостными. Право феодальной собственности непосредственно заключало в себе и право на рабочую силу крепостного, неотделимую от его личности" (Изв. Акад. Наук СССР, Отд. экономики и права, 1946, N 5, стр. 354).

[636] Ср. Сводный текст крестьянских порядных XVI века, стр. 14–15. М.А. Дьяконов, ссылаясь на обычные формулы ссудных записей XVII в.: "а за тое ссуду жити мне за тем-то во крестьянех... на такой-то деревни или в поместьи или в вотчине, где он государь посадит или укажет", утверждал, что "поселение в крестьянство здесь отнюдь не главный предмет сделки, а лишь следствие сделки о займе" (Очерки, стр. 348). Позволительно думать, однако, что основным было именно создание феодальной зависимости, как личной зависимости по земле, т.е. поселение во крестьянство, а не отношения кредитора и заемщика по договору займа (ср. ссудные записи 1642–1688 гг. в А.Ю.Б., т. III, N 359/I–V). Признание ссудной записи XVII в. в первую и главную очередь договором займа являлось таким же проявлением формального догматизма в анализе феодальных отношений XVII в., как и признание порядных XVI в. – договорами аренды (Очерки, стр. 316 сл.). См. также возражения Б.Д. Грекова против конструкции М.А. Дьяконова (Крестьяне на Руси, стр. 935–939).

[637] Ср.: Н.А. Цаголов. Некоторые вопросы кризиса крепостного хозяйства в России (Изв. Акад. Наук СССР, Отд. экономики и права, 1946, N 1, стр. 67 и 69).

[638] Известный указ Петра I Сенату о пресечении обычая продажи людей по отдельности и т.д. от 15/IV 1721 г., осуждая обычай мелкого шляхетства продавать крестьян и деловых дворовых людей "врознь, кто похочет купить, как скотов, чего во всем свете не водитца", по существу даже не пытался запретить продажу крепостных вообще: "Е.Ц.В. указал оную продажу пресечь, а ежели невозможно того будет вовсе пресечь, то бы хотя по нужде и продавали целыми фамилиями или семями, а не порознь" (цит. по сборнику Н.А. Воскресенского "Законодательные акты Петра I", т. I, 1945, стр. 92). Указ остался мертвой буквой (ср.: А.Н. Радищев, указ. соч., т. II, 1941, стр. 186). Беспрепятственно продолжалась и продажа крепостных без земли. Вот одно из объявлений в N 26 "Московских ведомостей" от 29/III 1796 г.: "Продается с земли на своз крестьян с их имуществом мужеска полу до 30 душ... У него ж (объявителя. – А.В.) продается весьма хорошей брилиянтовой перстень за весьма сходную цену". В 1818 и 1820 гг. Государственный Совет обсуждал, но совершенно безрезультатно, вопрос о запрещении продажи крепостных без земли (Архив Государственного Совета. Т. IV, 1874, стр. 323–339). Лишь в 1833 г., почти накануне крестьянской реформы, царское правительство вновь пыталось "запретить отдельно от семейств, как с землею, так и без земли, продажу крепостных людей вообще и уступку их по дарственным записям в посторонние руки" (Указ Николая I о запрещении принимать крепостных людей без земли в обеспечение и удовлетворение частных долгов и отчуждать их по купчим и дарственным записям отдельно от семейств их от 2/V 1833 г. – 2-е П.С. 3., т. VIII, отд. 1, N 6163).

[639] А.Н. Радищев, указ. соч., т. I, стр. 134. – В.И. Семевский, указ. соч., т. I, стр. 44–45 и 359. – А.С. Лаппо-Данилевский, указ. соч., стр. 109. – Е. Приказчикова. Экономические взгляды А.Н. Радищева. 1947, стр. 68–69.– См. также ст. 591 Свода Законов о состояниях (т. IX Свода Законов 1832 г.).

[640] Ср.: В.И. Ленин. Соч., т. XXIV, стр. 367.

[641] Ср.: Н.А. Цаголов, указ. соч., стр. 57.

[642] Иначе – Н.А. Цаголов, по мнению которого прикрепление крестьян к земле уже во второй половине XVII в. и особенно при Петре I превратилось в прикрепление к помещику (указ. соч., стр. 57).