Список книг

« Предыдущая | Оглавление | Следующая »

Венедиктов А.В.
Избранные труды по гражданскому праву. Т. 1

§ 9. Теории "пользования" и "разделенной собственности"

Те же возражения вызывают и все другие конструкции, отправляющиеся от противопоставления государства и треста или BСHX и треста как двух субъектов права. Большая часть этих конструкций представляет собой дальнейшее развитие идеи "доверенного управления" - в смысле английского trust'a или германской Treuhand. Авторы этой идеи обычно не ограничиваются квалификацией советского треста, как "доверенного" государства, но стремятся наряду с тем уложить права треста на уставное имущество в рамки одного из институтов, входящих в общую систему имущественных прав. В своих построениях они нередко приходят при этом к одинаковым выводам с теми, кто, противопоставляя права треста на уставное имущество правам государства, не усматривает в первом из них trustee или Treuhan-der'a второго.

Эти конструкции сводятся к признанию за трестом: 1) права пользования на все уставное имущество, либо 2) права пользования на одни части этого имущества и права собственности - на другие, либо 3) права собственности на все уставное имущество, но собственности не полной, а разделенной.

Признавая государство собственником предоставленного тресту имущества, ряд авторов квалифицируют право треста на это имущество как право пользования[465]. При этом одни из них относят данную квалификацию ко всему уставному имуществу[466], другие - лишь к той части его, которой трест, в лице его правления, не может самостоятельно распоряжаться[467], т.е. к основному капиталу, в смысле ст. 16-17 и 28, п. "а" декрета от 10/IV 1923 г., или к изъятому из оборота имуществу, в смысле ст. 4, 15, п. "а", и 19 Положения от 29/VI 1927 г. и ст. 22 ГК (ст. 1 декрета СССР от 11/VI 1926 г.)[468]. Все возражения, сделанные нами против теории "доверенного управления", сохраняют силу и против приведенных конструкций. Противопоставляя в сфере внутренних взаимоотношений государства и треста или ВСНХ и треста и т.д. права государства (или ВСНХ), как собственника, правам треста, как пользователя, их авторы переносят на эти отношения гражданско-правовую категорию юридического лица и гражданско-правовые отношения[469]. Признают ли они за трестом право пользования на все уставное имущество или только на изъятое ст. 22 ГК из оборота, они одинаково возводят тем самым трест в области его внутренних взаимоотношений с государством или планово-регулирующими органами в ранг носителя особого хозяйственного интереса, в обладателя юридически закрепленной за ним имущественной массы. Мы видели, однако, что трест ни в качестве юридического лица гражданского права, ни в качестве госоргана не может быть противопоставлен ни государству в целом, ни другим госорганам - в сфере своих внутренних отношений с ними, как носитель особого хозяйственного интереса, обладающий собственной правоспособностью. В соответствии с этим во внутренних отношениях государства (как такового или в лице BСHX и СТО) и треста отсутствует и юридическая закрепленность имущества за трестом[470]: планово-регулирующий орган может изъять у треста часть его имущества в порядке простого уменьшения его уставного капитала или в целях образования другого треста (ст. 7 и 61 Пол. о пром. трестах). Как акт государственной власти, это изъятие - само по себе - стоит вне сферы товарных (гражданско-правовых) отношений. Лишь считаясь с тем, что изменения в составе имущества треста непосредственно затрагивают интересы его кредиторов, закон устанавливает в охрану таковых особые меры - либо в виде лишенной гражданско-правового характера директивы планово-регулирующему органу об обеспечении платежеспособности треста (ст. 7), либо в виде солидарной ответственности второго треста по обязательствам первого (ст. 61 и 64). И в том, и в другом случае дело идет именно о третьих лицах и об их отношениях с трестом, а не о внутренних отношениях государства или планово-регулирующих органов с трестом. Если те же нормы вносят известную устойчивость и в отношения треста с планово-регулирующими органами, то в этом проявляется лишь отраженное действие норм, направленных на урегулирование внешней позиции треста в товарном обороте, но не на правовое закрепление его "внутренней" позиции в отношении самого государства или планово-регулирующих органов[471]. Ибо внешняя самостоятельность треста, как юридического лица, как носителя прав и обязанностей по обособленной от общего имущества государства массе, требует известной устойчивости и во внутренних взаимоотношениях треста с государством или планово-регулирующими органами - без того, однако, чтобы эти отношения превратились тем самым в правовые отношения двух субъектов права[472]. Проблема устойчивости в этой последней области решается методами организационно-техническими, а не правовыми[473].

Отвергая конструкцию права "пользования" треста на уставное имущество как основанную на противопоставлении государства (или ВСНХ) и треста в качестве двух субъектов права - независимо от того, в каком аспекте (гражданско- или административно-правовом) это противопоставление дается[474], мы по той же причине не можем принять и конструкции "разделенной собственности" (geteiltes Eigentum), признающей за государством право верховной собственности (Obereigen-tum) и за трестом - право подчиненной или зависимой собственности (Untereigentum) на уставное имущество треста. Будет ли признано носителем этой верховной собственности само государство или его высшие органы (напр., ВСНХ)[475], предпосылкой подобного раздвоения собственности одинаково является признание государства (или ВСНХ) и треста "различными субъектами права", за которыми "закреплены" вещные правомочия, из коих слагается право собственности на уставное имущество треста. Внутренние отношения между ВСНХ и трестом представляются с этой точки зрения "системой собственнических правомочий", распределенных между различными государственными органами, - "сложной формой вещно-правового отношения"[476].

Теория разделенной собственности возникла в Западной Европе в период рецепции римского права, когда западноевропейские юристы (глоссаторы) встали перед задачей применения римско-правового понятия собственности, не допускавшего двух прав собственности на одну и ту же вещь[477], к феодальным отношениям. Выход был найден в раздвоении права собственности: в признании за сеньором права верховной собственности и за вассалом или крестьянином - права подчиненной собственности[478]. Идея разделенной собственности получила широкое распространение[479], нашла признание в ряде кодексов[480] и утратила свое значение лишь с уничтожением феодальных пережитков в аграрных отношениях[481]. В германской литературе делаются, однако, попытки применить учение о разделенной собственности к новейшим явлениям хозяйственной жизни - притом не только к отношениям, напоминающим по своей структуре аграрные отношения феодальной эпохи (напр., к так наз. Heimstätten)[482], но и к отношениям, не имеющим ничего общего с ними (напр., к "социализации" германской промышленности)[483].

Применение того же учения к советским трестам стоит в непосредственной связи с этими попытками[484]. Но и в своей средневековой, и в современной трактовке конструкция разделенной собственности одинаково неприменима к внутренним отношениям треста с государством или планово-регулирующими органами. Раздвоение собственности между верховным и подчиненным собственниками знаменовало собой признание за каждым из них особого вещного права, закреплявшего за его носителем то или иное участие в хозяйственных выгодах объекта разделенной собственности[485]. Формальное раздвоение собственности между двумя субъектами права являлось правовым выражением хозяйственной власти над одним и тем же объектом двух обособленных (несмотря на их взаимную связь) субъектов с противоположными - классовыми или индивидуальными - интересами. О какой противоположности интересов или вообще о каких самостоятельных интересах треста можно говорить в применении к его внутренним взаимоотношениям с государством или с планово-регулирующими органами?[486] Как можно строить "вещно-правовые" отношения между ними, если их отношения вообще не являются отношениями двух субъектов права? Если даже конструкция разделенной собственности предлагается лишь как публично-правовая конструкция, она все равно исходит из противопоставления двух субъектов права и поэтому вызывает против себя все возражения, приведенные выше против других конструкций, построенных на том же противопоставлении[487]. Ибо и в своем публично-правовом аспекте эта конструкция превращает разделение функций по управлению государственным имуществом между отдельными государственными органами в разделение "прав" ("производных", "ограниченных") между ними, целостное ("монолитное") право государства разлагает наряд "дробных" прав там, где в этом разложении нет никакой необходимости: в области внутренних взаимоотношений отдельных госорганов - и тем самым превращает их в особых юридических лиц.

Примечания:

[465] Мы останавливаемся в дальнейшем лишь на уставном имуществе треста, так как по отношению к внеуставному имуществу (земля, недра, леса и воды) все авторы сходятся на легальном определении, данном ст. 6 декрета от 10/IV 1923 г. и сохранившем свое значение – в указанном выше смысле (см. стр. 271–272 наст. сборника) – и после издания Положения от 29/VI 1927 г.

[466] С.В. Минц, Советское промышленное право, 1925, стр. 73–75 (вещное право "непосредственного пользования"); Н.П. Дмитревский, Развитие законодательства о внешней торговле – "Право и жизнь", 1923, N 1 ("пользовладение", ususfructus). А.В. Карасс пользуется аналогичной формулой ("бессрочное и безвозмездное пользование") скорее в финансово-экономическом, чем в юридическом смысле (Советское промышленное право, 1925, стр. 98). Вслед за ним ту же формулу повторяет и Я.М. Магазинер, наряду с признанием за трестом права собственности на оборотный капитал и права пользования и владения на основной капитал с точки зрения гражданского права (цит. очерк, стр. 15 и 18; Советское хозяйственное право, стр. 160 и 162–163). Л.С. Таль и С.И. Аскназий говорят уже не только о праве "пользования", но и о праве "распоряжения" (в отношении оборотного капитала – L. Thal, Die Struktur der Wirtschaftsträger in der russischen Gemeinwirtschaft – "Auslandsrecht", 1925, N 3, S. 79; "в некоторых случаях" – С.И. Аскназий, Очерки хозяйственного права СССР, 1926, стр. 101), но отождествляя, однако, права распоряжения с правом собственности (L. Тhal, S. 80; ср. С.И. Аскназий, цит. статья в "Трудах НОМ", в. I, стр. 34). Ваuеr, кроме аналогии с Treuhand, прибегает также к аналогии с пользовладением чужим имуществом, соединенным с правом распоряжения отдельными частями этого имущества (Dispositionsniessbrauch – S. 264; Германское уложение допускает подобное распоряжение по отношению к инвентарю сельскохозяйственного участка – § 1048). Пленум Верхсуда УССР признал, что госорган, хотя бы он и обладал правами юридического лица, является не собственником, а лишь распорядителем "числящегося за ним имущества (постановление от 21/IV 1924 г. – напечатано в сборнике Л.С. Дубинского, Вопросы гражданского права и процесса в постановлениях пленума Верхсуда УССР 1923–1927 гг., изд. НКЮ УССР, 1928, стр. 151–152). Менее определенна формула ВАК СТО: "право треста владеть, пользоваться и распоряжаться предоставленным ему государственным имуществом... ограничено правом верховного распоряжения, осуществляемым СТО и ВСНХ, как высшими органами управления промышленностью" (решение от 13/VII 1926 г. – САБ, N 46–47, стр. 3). Ряд авторов ограничивается отрицательным утверждением, не давая положительного определения прав треста на предоставленное ему имущество: "трест отнюдь не является собственником имущества, которым владеет" (А.М. Гинзбург, изд. 1, стр. V; изд. 3, стр. LVII): "хозяин" государственной промышленности – ВСНХ (В.А. Удинцев, Русское торгово-промышленное право, изд. 2, 1923, стр. 123; ср. стр. 139); "у треста, как такового, имущества нет" (Е.А. Флейшиц, стр. 79). Против проводимой А.М. Гинзбургом аналогии между отношениями государства с трестом и отношениями акционера с акционерным обществом (изд. 1, стр. V и 3, изд. 3, стр. LVII и 10) правильно высказался О.М. Берцинский, как против попытки вложить во внешнюю форму отношений между государством и трестом содержание отношений между частными собственниками (цит. статья в "Сов. праве", 1926, N 1, стр. 71–72). Нельзя не пожалеть лишь, что автор не сделал дальнейших выводов из своих положений и сам противопоставил государство и трест в отношении прав последнего на основной капитал (ib., стр. 70).

[467] См. вариант Правового отдела ВСНХ СССР к ст. 12 "Проекта общесоюзного декрета о трестах", стр. 20: "право безвозмездного пользования"; С.М. Берцинский, цит. статья в "Сов. праве", 1926, N 1, стр. 70: "владение и пользование"; Б.С. Мартынов, цит. статья в "Промышленности и праве", 1926, сб. II, стр. 9: "прекарное пользовладение"; Я.М. Магазинер, цит. очерк, стр. 15; Советское хозяйственное право, стр. 162: "только... пользование и владение"; Wohl, S. 22–23: "право пользования" (Nutzungsrecht); S. 26: "право управления и пользования (Verwaltungs und Nutzungsrecht). He можем не отметить попутно, что ограничение в праве распоряжения имуществом вообще не является формальным препятствием к признанию за управомоченным права собственности. Можно указать и в советском законодательстве случаи возможного ограничения – как постоянного, так и временного – права собственности. Собственник морского торгового судна не может продать его иностранцу без предварительного разрешения НКТорга и НКПС (ст. 2 декрета СССР от 8/VIII 1924 г. – СЗ, N 4, ст. 54). Собственники золотой и серебряной монеты и иностранной валюты (ст. 24 ГК), трактора (декрет РСФСР от 24/Х 1927 г. – СУ, N 115, ст. 768), предмета искусства или старины (декрет от 8/III 1923 г. – СУ, N 20, ст. 245) связаны в своем праве распоряжения правом соответствующего госоргана на преимущественную покупку названных объектов. Собственник жилого строения, продавший его в 1928 г. и купивший другой дом в том же году, не вправе продать этот второй дом ранее 1931 г. (ст. 182 ГК; в УССР – ранее 1929 г.). Собственник имущества, купленного с рассрочкой платежа в порядке ст. 1–2 прил. к ст. 185–205 ГК, не вправе продать его до полной уплаты покупной цены (ст. 3 прил. к ст. 185–205 ГК). Лицо, присужденное к платежу алиментов и живущее на нетрудовой доход, не вправе отчудить дом или предприятие без согласия лица, получающего алименты, или его опекуна, либо без внесения соответствующего обеспечения (ст. 2 декрета РСФСР от 11/VI 1928 г. – СУ, N 68, ст. 487). Собственник арестованного имущества лишается на все время ареста права распоряжения им (ст. 275 ГПК, ст. 118 Адм. код. УССР). Правда, ограничения права распоряжения во всех указанных случаях не идут так далеко, как ограничение правления треста в распоряжении изъятым из оборота имуществом. Большая или меньшая степень свободы в распоряжении уставным имуществом имеет, однако, по сравнению с приведенными выше принципиальными соображениями, исключающими саму возможность противопоставления прав треста, правам государства или ВСНХ, даже не второстепенное, а третьестепенное значение.

[468] Указанные выше работы (за исключением цит. статей С.И. Аскназия и Б.С. Мартынова в "Трудах НОМ", в. I, и последней работы Я.М. Магазинера, Советское хозяйственное право, 1928) появились до издания Положения от 29/VI 1927 г., вследствие чего разграничение уставного имущества треста проводится в них по линии основного и оборотного капитала, а не по линии имущества, изъятого и не изъятого из оборота. Поскольку, однако, отправным пунктом всех конструкций является наличие или отсутствие у треста права самостоятельного распоряжения теми или иными частями уставного имущества, произведенное новым Положением перемещение демаркационной линии не отражается на применимости предложенных в отношении основного и оборотного капитала конструкций к имуществу, изъятому и не изъятому из оборота.

[469] Оговорка С.И. Аскназия о невозможности подведения этих отношений "под какое-либо из предусмотренных ГК прав на имущества" (Очерки, стр. 101) так же мало меняет дело, как и аналогичная оговорка Б.С. Мартынова о "доверенном управлении", как неизвестной ГК "сложной форме вещно-правового отношения" (цит. статья в "Праве и жизни", 1927, N 3, стр. 45). Круг гражданско-правовых отношений, регулируемых советским законодательством, не исчерпывается ГК. Вопрос идет не о том, что внутренние отношения между государством и трестом не попадают ни под один из типов отношений, предусмотренных Гражданским кодексом, а о том, что они вообще не носят гражданско-правового характера, более того, вообще не являются правовыми отношениями. В позднейшей своей работе С.И. Аскназий признает, впрочем, заранее обреченными на неудачу все попытки найти какую-либо аналогию правам треста на его имущество в сфере гражданского права вообще и говорит лишь о "конкурирующих правомочиях" на использование этого имущества, принадлежащих самому тресту и плановым органам (цит. статья в "Трудах НОМ", в. I, стр. 35–36). Но, отвергая категорически гражданско-правовой характер этих правомочий, он трактует все же отношения треста и плановых органов как правовые, а именно как административно-правовые, причем возвращается по существу к гражданско-правовым схемам в своей конструкции "регулируемого отношения" (см. след. примечание).

[470] По мнению С.И. Аскназия, отсутствие у треста "абсолютно закрепленных за ним субъективных прав на имущество, могущих служить препятствием к целесообразному организационному перераспределению высшими государственными органами имуществ хозрасчетных предприятий" и возможность для СТО и ЭКОСО перераспределять таковое "вне каких-либо правовых ограничений совершенно не умаляют правового характера взаимоотношений плановых органов и трестов" (цит. статья в "Трудах НОМ", в. I, стр. 40–41). Он строит поэтому целую систему правовых отношений трестов и плановых органов, признаваемых им отношениями административно-правовыми, все же по схеме гражданско-правовых отношений: субъекты и объекты регулируемого отношения, акты регулирования и охрана регулируемого отношения (ib., стр. 8 и 30 след.). Автор принужден, однако, признать, что характерное для системы административной юстиции право жалобы не находит места во внутренних взаимоотношениях треста и ВСНХ и что "речь может идти лишь об охране установленного действующим законодательством определенного порядка взаимоотношений плановых органов и планируемых предприятий, порядка, обязанность поддержания которого лежит преимущественно на тех же плановых органах", а также на НКРКИ (ib., стр. 52–53). Но С.И. Аскназий упускает все же из виду: 1) что вся система административной юстиции развилась в применении к взаимоотношениям государства (в лице его органов) с гражданами, а не государства с его органами или госорганов между собою (поэтому и соответствующие отделы курсов административного права посвящены обычно лишь конфликтам государства и государственных органов с гражданами – ср. Otto Mayer, Bd. I, S. 182 ff.; Fleiner, S. 250 ff.; даже и французские административисты, уделяющие большое внимание спорам о компетенции, на первый план выдвигают все же конфликты между властью и гражданами, между 1’administration и les administrés – ср. Berthélemy, р. 943–946, 982–983, 988–989 et 992); 2) что она являет собой типичный пример всепроникающего влияния товарно-денежной формы капиталистических отношений на все области буржуазного права, ибо переносит на административно-правовые конфликты схему гражданско-правовых конфликтов (что признают и те, кто, как Hatschek, S. 348, настаивает на осторожном восполнении пробелов в административно-процессуальном праве нормами гражданского процессуального устава; см., однако, Вerthélemy, p. 944 et 1007–1010), и 3) что правовой характер носят именно конфликты государства (в лице его органов) с гражданами, а не конфликты государства с его органами или органов между собой, которые даже и в случае разрешения их теми же административными судами остаются все же спорами о компетенции, а не о праве (ср. Jellinek, S. 547; Л. Успенский, Очерки по юридической технике, 1927, стр. 167–169). Это построение административно-правовых отношений по типу гражданско-правовых должно было бы удержать С.И. Аскназия, столь резко отвергающего гражданско-правовой характер внутренних отношений треста и государства (или ВСНХ), от признания этих отношений отношениями административно-правовыми. Отсюда был бы один шаг к признанию организационно-технического характера тех отношений, которые он ныне с такой настойчивостью объявляет отношениями правовыми. Тогда отпала бы сложная конструкция взаимоотношений между планово-регулирующими органами и трестами, которая, по справедливому указанию П.И. Стучки, "вместо того, чтобы пояснить, снова только осложняет эти отношения, до сих пор сами по себе простые и понятные рабочему, не юристу" (Обзор литературы по гражданскому праву – "Революция права", 1928, N 1, стр. 152) – и отчетливее выступило бы различие между строем внутренних отношений в капиталистической и советской промышленности, как отношений, возникших на основе товарно-капиталистического хозяйства, с одной стороны, и планово-социалистического – с другой.

[471] Ср. резолюцию XII съезда ВКП(б) о промышленности от 17–26 апреля 1923 г.: "Право государства распоряжаться всем свободным от обязательств достоянием трестов, железных дорог и пр. остается неограниченным. Фактически предел и форма вмешательства государственной власти в текущую работу хозяйственных органов и этих последних в текущую работу отдельных полномочных учреждений, трестов и пр. определяются исключительно с точки зрения хозяйственной целесообразности и регулируются соответственными положениями" (цит. сборник Истпарта, стр. 449–450). Ссылка на "положения" отнюдь не равносильна ссылке на правовой характер регулирования взаимоотношений вышестоящих органов с трестами: она относится прежде всего к организационно-техническому регулированию. Отрицая правовой характер внутренних взаимоотношений госорганов в силу того, что в этих отношениях они не противостоят друг другу в качестве субъектов права, мы не можем признать их правовыми только потому, что они регулируются законодательным или административным актом, даже тогда, когда этот акт говорит о "правах" одних органов в отношении других. Правовую "идеологию", как формальное опосредствование определенных социальных отношений, необходимо отличать от правовой "терминологии", которой пользуются авторы того или иного нормативного акта и которой вслед за ними принуждены пользоваться иногда даже и те, для кого ясен организационно-технический характер тех или иных отношений. Иначе пришлось бы признать правовыми всю необозримую массу актов технического регулирования – до расписания поездов включительно – только на том основании, что это расписание утверждается соответствующим актом власти (ср. Е.Б. Пашуканис, стр. 36: "даже в буржуазном обществе такие вещи, как организация почтовой, железнодорожной службы, военного дела и т.д., могут быть отнесены целиком к правовому регулированию только при весьма поверхностном взгляде, который дает себя обмануть внешней формой законов, уставов и распоряжений"). Решающее значение имеет природа самого отношения и характер методов его регулирования (правового или технического), а не "внешняя форма" нормативного акта или "терминология" законодателя. Критерий для разграничения правовых и организационно-технических отношений в сфере отношений госорганов указан нами выше (стр. 291–303).

[472] Ср. А.В. Карасс, Советское промышленное право, стр. 89. Иначе – С.И. Аскназий, который от имущественной устойчивости треста в его взаимоотношениях с плановыми органами заключает к правовому характеру этих взаимоотношений (цит. статья в "Трудах НОМ", в. I, стр. 17 и 52–53).

[473] В прениях по одному из наших докладов некоторые оппоненты высказывали опасение, что организационно-техническими методами нельзя обеспечить ту же устойчивость во внутренних отношениях треста с государством или с планово-регулирующими органами, как методами правовыми. Мы не разделяем этих опасений, ибо: 1) в деле создания устойчивости внутренних взаимоотношений отдельных госорганов меры правового регулирования играют далеко не единственную – более того, даже не решающую роль; достаточно сослаться на меры экономической, партийной или профсоюзной политики, оказывающей огромное влияние на весь строй внутренних отношений в госпромышленности; 2) внутренний механизм управления госпромышленностью, как мы уже отмечали, слагается не только из организационно-технических отношений треста и завода или треста и ВСНХ, как госорганов, но и из правовых отношений, в которых находятся к тем же органам или к государству в целом конкретные физические лица – их должностной персонал (см. выше, стр. 233–235); техническое регулирование внутренних отношений в госпромышленности тесно переплетается с правовым; поэтому А.М. Гинзбург правильно высказался против проекта Совета Съездов промышленности и торговли об установлении "особой ответственности плановых органов за неправильные плановые указания трестам" – при наличии персональной ответственности соответствующих должностных лиц (сб. "Вопросы промышленного права", 1928, стр. 41–42); 3) устойчивость самих правовых отношений в большей мере зависит от внеправовых факторов, чем от их правовой формы.

[474] Это возражение не относится к работам авторов, ограничивающихся отрицанием права собственности за трестом и не дающих положительного определения его прав на уставное имущество (см. выше, стр. 330–331). Названные авторы недооценивают, однако, того значения, которое имеет признание прав юридического лица за трестом с точки зрения самого механизма товарного (гражданского) оборота. Когда Е.А. Флейшиц утверждает: "все передаваемое тресту при его учреждении, равно как и приобретаемое им впоследствии имущество, принадлежит государству, казне в целом" – и делает отсюда вывод: "у треста, как такового, имущества нет" (стр. 79), то становится ясным, почему автор признает хозрасчетные предприятия "недоразвившимися" юридическими лицами (стр. 24–25), но возникает неизбежный вопрос: каким образом (на основании какого права, в качестве кого?) один трест продает имущество государства другому тресту, который его покупает, но так же не становится его собственником, как им не является и трест-продавец? Вряд ли авторы, отрицающие право собственности за трестом, предложили бы объяснить товарно-денежные отношения трестов между собой при помощи конструкции двойной комиссионной сделки, совершаемой двумя комиссионерами-трестами по поручению одного и того же комитента-государства (если отчет о докладе А.В. Карасса в ЕСЮ, 1927, N 15, правильно передает ход прений по докладу, приходится все же предположить, что и конструкция "треста-комиссионера" имеет своих сторонников; ср. Я.М. Магазинер, Советское хозяйственное право, стр. 165: "сходное [но не тождественное] отношение мы видим на примере комиссионера"; мы не сомневаемся, однако, что для Е.А. Флейшиц подобная конструкция так же неприемлема, как и для нас). Научный анализ правовой формы товарно-денежных отношений треста, продиктованных самим ходом развития советской экономики, может быть дан только на основе признания права собственности на уставное имущество за трестами, как участниками товарного оборота, что вполне совместимо, как мы видели, с признанием права собственности на то же имущество за самим государством.

[475] Мы указывали уже выше, что автор этой конструкции – Б.С. Мартынов признает носителем верховной собственности то государство в целом, то регулирующие органы – ВСНХ и др. (цит. статья в "Трудах НОМ", в. I, стр. 96–98).

[476] Конструкция разделенной собственности предложена Б.С. Мартыновым в цит. статье в "Праве и жизни", 1927, N 3, в непосредственной связи с его же идеей "доверенного управления" в смысле английского trust’a (стр. 45–46). В "Трудах НОМ" (в. I, стр. 98–99) автор развивает предложенную им конструкцию уже вне связи с идеей trust’a и отсылает читателя к более ранней статье в "Промышленности и праве", 1926, сб. I и II, в которой он проводит разграничение между правами треста на основной и оборотный капиталы по аналогии с precarium и fiducia (см. выше, стр. 317–318). Эта отсылка представляется совершенно непонятной. Если по отношению к фидуциару, как формальному собственнику, можно еще говорить о раздвоенной собственности, то о каком раздвоении может идти речь в отношении прекариста, получающего вещь лишь на праве пользования – да еще прекарного, с обязательством возвратить ее по первому требованию собственника? В цит. статье в "Праве и жизни", 1927, N 3, сам Б.С. Мартынов признал советский трест "подобием римского фидуциара" в отношении всего уставного имущества и оговорку о "прекарности" его прав также отнес ко всему уставному имуществу (стр. 40). Впрочем, и конструкция фидуциарной собственности вопреки мнению В.С. Мартынова отнюдь не совпадает с конструкцией разделенной собственности (см. стр. 339–340 наст. сборника). К идее разделенной собственности склоняется и А.В. Карасс. Ссылаясь на возможность перераспределения имущества трестов по приказу "верховных органов" и на занаряживание, автор полагает, что "в этом смысле можно говорить о верховном праве собственности государства на имущество, переданное трестам". Приводя вслед затем слова В.И. Ленина об "отделении собственности на капитал от приложения капитала к производству" в капиталистическом обществе, А.В. Карасс признает "неудивительным в наших исключительно сложных хозяйственных условиях государственного капитализма подобного рода "раздвоение" права собственности" на государственное имущество (Имущества государственные – "Энциклопедия государства и права", т. II, 1925–1926, стр. 170–171). В докладе в Институте советского права, судя по отчету о самом докладе и о прениях по нему в ЕСЮ, 1927, N 15, А.В. Карасс, по-видимому, вновь не избежал некоторого противопоставления права собственности трест верховному праву государства на все госимущество в целом. Необходимо отметить, однако, что идея "раздвоения права собственности" не нашла себе места в других работах того же автора (Советское промышленное право, стр. 89; ср., впрочем, стр. 98; Государственные предприятия и учреждения – "Основы советского права", под ред. Д.А. Магеровского, 1927, стр. 187 и 190).

[477] D. 13.6.5.15: et ait Celsus duorum quidem in solidum dоminium vel possessionem esse non posse.

[478] Отправным пунктом послужила аналогия между вассалом и наследственным пользователем сельскохозяйственного участка (emphyteuta) или участка под зданием (Super­ficiarius), которые могли предъявлять собственнические иски, как actiones utiles (по аналогии – utiliter – с собственником). Это дало возможность признать за эмфитевтом и суперфициаром и по аналогии с ними за вассалом и крестьянином dominium utile – рядом с dominium directum собственника-сеньора (Dernburg, Pandekten, Bd. I, 7 Aufl., 1902, S. 632–633; O. Gierke, Deutsches Privatrecht, Bd. II, 1905, S. 368–375; Hedemann, S. 58–59; против признания dominium utile правом собственности – Windscheid-Kipp, Lehrbuch der Pandekten, 9 Aufl., Bd. I, 1906, S. 879–880).

[479] Как далеко шли западноевропейские юристы в применении понятия разделенной собственности, может показать любопытный пример, приводимый Веrnatzik’ом, S. 126: один из писателей XVII в. приписывал dominium proprietatis на церковное имущеcтво – никому, dominium absolutissimum – богу, dominium directivum – государству, dominium possessionis – клиру (Sсhook, De bonis vulgo eccl. dictis, 1651).

[480] В Австрийском гражданском уложении 1811 г. до настоящего времени сохранились § 357–360 о разделенной (неполной) собственности, противопоставляющие верховного собственника (Obereigentümer) подчиненному (Nutzungseigentümer).

[481] Германское гражданское уложение 1896 г. совершенно не упоминает о разделенной собственности (ср. Motive zu dem Entwurfe eines BGB für das Deutsche Reich, Bd. III, 1883, S. 262–263), но вводный закон к нему сохранял в силе партикулярное законодательство о фидеикомиссах и ленных участках (Art. 59). Лишь конституция 1919 г. потребовала от партикулярных законодательств отмены фидеикомиссов (§ 155/II; ср. Anschütz, Die Verfassung des Deutschen Reichs vom 14 August 1919, 8 Aufl., 1928, S. 406; Enneccerus-Kipp-Wolff, Bd. II 1, S. 306–307; С.И. Раевич, Очерки истории буржуазного гражданского права со времени империалистической войны, 1927, стр. 47–49). Деление собственности на верховную и подчиненную чуждо и другим западноевропейским системам (Leemann in Gmürs Kommentar zum SchwZGB, Bd. IV 1, 2. Aufl., 1920, S. 15–16; Planiol, t. I, n⁰ 2326–2327, 2991 et 2994; Colin et Capitant, t. 1, p. 718).

[482] Heimstätten – земельные участки с домом и садом или участки сельскохозяйственного назначения, передаваемые государством и местными общинами в порядке закона от 10/V 1920 г. главным образом участникам войны и их семьям в целях хозяйственного использования их силами семьи, без применения наемного труда. За прежним собственником участка (Ausgeber) сохраняется право преимущественной покупки участка в случае его отчуждения Heimstatter’ом. Последний не вправе заложить его без согласия Ausgeber’a и т.д. (§ 1, 2, 11 и 17 Heimstättengesetz’a – напечатан у Höniger-Cahn, BGB mit Nebengesetzen, 2 Aufl., 1926, S. 611). Goldschmidt видит в правах Ausgeber’a и в ограничениях собственника проявление разделенной собственности (Reichswirtsc­haftsrecht, 1923, S. 186–187). К той же точке зрения склоняется и Hedemann, S. 343–344. Господствующее мнение, однако, в соответствии с текстом закона (ср. § 4) признает Heimstätter’a полным и единственным собственником участка и подводит права Ausgeber’a под общую категорию ограниченных вещных прав в чужом имуществе (Enneccerus-Kipp-Wolff, Bd. II 1, S. 299; J. Gierke. Sachenrecht, 1925, S. 79, 85–87; ср. Коber in Staudingers Kommentar zum BGB, 9 Aufl., Bd. III 1, 1926, S. 287).

[483] Сp. Hedemann, S. 27, 30, 59, 188; Goldschmidt, S. 130–140 (о позднейшей статье того же автора в "Gesellschaft", Dez. 1926 – см. И.П. Разумовский, Государcтвенно-правовая идеология современной социал-демократии – "Революция права", 1927, N 4, стр. 54–55). В пределах настоящего очерка мы лишены возможности показать, что германская "социализация" угольной, железной, калийной, электрической, серно-кислотной и дегтярной промышленности ни в какой мере не привела к разделу капиталистической собственности между предпринимателями и органами так наз. хозяйственного самоуправления, созданными для регулирования названных отраслей промышленности (историю "социализации см. Nussbaum, Das neue deutsche Wirtschaftsrecht, 2 Aufl., 1922, S. 56–63; Goldschmidt, S. 60–66; Reier, Sozialisierungsgesetze, 1920, S. 9–14; о безрезультатности германской "социализации" см. С.И. Раевич, Очерки, стр. 49–51).

[484] Б.С. Мартынов высказывается, правда, против применения понятия разделенной собственности к германской "социализации" (цит. статья в "Трудах НОМ", в. I, стр. 87), но в остальном идет значительно дальше германских юристов, усматривая разделенную собственность и в капиталистических картелях, синдикатах и трестах, и в Heimstätten, и во взаимоотношениях комиссионера и комитента по комиссионному имуществу, и в фидуциарной собственности и т.д. (ib., стр. 72 и 80–83). Мы лишены возможности остановиться в пределах настоящей работы на недопустимости подобного подведения столь разнородных институтов (в частности, ряда монополистических объединений и отношений по договору комиссии) под общую категорию разделенной собственности и остановимся в дальнейшем лишь на различии между фидуциарной и разделенной собственностью. Воспроизводя германское учение о разделенной собственности и трактуя советский трест одновременно и как фидуциара, и как "подчиненного" собственника (Untereigentümer), Б.С. Мартынов игнорирует то разграничение, которое сами германские юристы проводят между фидуциарной и разделенной собственностью (в общепринятом в германской науке смысле этого слова). При фидуциарной собственности дело идет не о раздвоении или разделении собственности, а о двойственности (Duplizität) собственности. И фидуциар, и фидуциант являются полными собственниками (Volleigentumer), но лишь в разных областях отношений: фидуциар – в отношении третьих лиц, фидуциант – в отношении самого фидуциара (за исключением случаев несостоятельности, когда и в отношении третьих лиц вскрывается "лицо" действительного собственника). Напротив, при разделенной собственности каждый из участников является неполным собственником (unvollständiger Eigentümer – по терминологии § 357 и 360 Австрийского Уложения) и в отношении третьих лиц, и в их внутренних взаимоотношениях (Enneccerus-Kipp-Wolff, Bd. II 1, S. 292–293; J. Gierke, S. 79–88; ср. Tuhr, Der Allgemeine Teil des Deutschen Bürgerlichen Rechts, Bd. I, 1910, S. 69–72, считающий, впрочем, подобную "двойственность" субъекта собственности при фидуциарных сделках несовместимой с основными началами германского права; аналогично – Riezler in Staudingers Kommentar zum BGB, 9 Aufl., Bd. I, 1925, S. 413–415, 678; Kober in drs. Kommentar, Bd. III 1, 1926, S. 287). За этим формальным различием (германские юристы им только и ограничиваются) скрывается различие в социально-экономической природе того и другого отношения. Как бы ни были ограниченны права верховного собственника, он все же участвует в хозяйственных выгодах объекта разделенной собственности. Поэтому, напр., игнорируя исторический характер всего института разделенной собственности и различие в классовой природе отношений между средневековым сеньором и зависимым от него земледельцем, с одной стороны, и современными Ausgeber’ом и Heimst/a/tter’ом – с другой, можно было бы еще подвести под понятие разделенной собственности Heimstätte, поскольку закон предоставляет ее первоначальному собственнику ряд правомочий в отношении превращенного в Heimstätte участка, в частности право на обратное приобретение участка (Heimfallsrecht) в случае бесхозяйственной эксплуатации его Heimstätter’ом (§ 12 Heimstättengesetz v. 10/V 1920). Напротив, с фидуциарной собственностью, как таковой, совершенно не связано какое бы то ни было участие в хозяйственных выгодах имущества. Более того, в ряде случаев оно противоречило бы самой цели фидуциарного перехода собственности (напр., при залоге товаров в обороте в Германии – см. выше, стр. 304–305). Если же фидуциар и получает право хозяйственного использования имущества, то не в силу своего формального права собственности на него, а в силу того основного отношения, которое связывает данных контрагентов и лежит в основе фидуциарного перехода собственности. Так, напр., германский кредитор по залогу, получивший право пользования объектом залога, будет пользоваться им не в силу фидуциарно перенесенного на него права собственности, а в силу предоставленного ему, по соглашению с должником, права пользования заложенным объектом (ср. § 1213 BGB и ст. 96 ГК). В силу того же основного отношения кредитор по залогу имеет и право на преимущественное удовлетворение из ценности формально принадлежащего ему имущества. Таким образом, фидуциарная собственность (равно как английский trust или германская Treuhand) как по своей формальной структуре, так и по социально-экономической природе отличается от разделенной собственности. Это различие упускается из виду теми, кто одновременно признает трест и фидуциарным собственником, аналогичным английскому trustee, и "подчиненным" собственником (Untereigentümer).

[485] При значительном разнообразии феодальных отношений трудно было бы дать общую формулу, охватывающую полномочия верховного собственника. Верховный собственник санкционировал отдельные акты подчиненного собственника по распоряжению имуществом, пользовался доходами с него (в виде личных, натуральных или денежных повинностей) и получал его в "полную" собственность в случае отпадения подчиненного собственника (Heimfallsrecht, в котором Otto Gierke усматривает единственный существенный признак верховной собственности -– Deutsches Privatrecht, Bd. II, S. 374).

[486] А.Е. Семенова также считает недопустимым "использование формул, в которые облекалась политическая и экономическая зависимость мелких землевладельцев и полусвободных крестьян от крупных феодалов, для объяснения взаимоотношений различных органов Советского государства по поводу государственного имущества, этим органам доверенного" (рецензия во ВСЮ, 1927, N 21–22, стр. 777). Равным образом и П.И. Стучка высказывается против применения конструкции разделенной собственности к государственной собственности на промышленное имущество (цит. "Обзор" в "Революции права", 1928, N 1, стр. 152). По мнению Н.П. Карадже-Искрова, понятия верховной и подчиненной собственности "крайне расплывчатые" и у феодальных юристов "не соответствуют совершенно определенным текстам нашего законодательства, выдвигающего всегда одного основного субъекта права на публичные вещи" (К вопросу о праве государства на землю, 1928, стр. 16). Ср. прения по докладу А.В. Карасса в Институте советского права, в которых против противопоставления права собственности треста на уставное имущество праву собственности государства высказались И.Я. Цейликман и И.С. Войтинский (ЕСЮ, 1927, N 15, стр. 454–455).

[487] Публично-правовую конструкцию, приближающуюся к идее разделенной собственности, дает Я.М. Магазинер: каждому из органов государства (трест, ВСНХ и др.) "доверены только различные функции управления государственным имуществом без каких-либо самостоятельных и обособленных прав на это имущество. Только из совокупности всех этих производных, ограниченных и дробных прав, предоставленных отдельным органам, вырастает единое монолитное право государства на свое имущество. Поэтому... с точки зрения публичного, а не частного права... у госорганов имеется не какое-либо самостоятельное и целостное право на доверенное им имущество, а некоторая правовая дробь, возведенная до степени целостного гражданского права только по техническим соображениям удобства и простоты в гражданском обороте" (цит. очерк, стр. 16; Советское хозяйственное право, стр. 164). В этой осторожной формулировке, которая вопреки мнению Б.С. Мартынова (цит. статья в "Трудах НОМ", в. I, стр. 96) не может быть вполне отождествлена с германистической конструкцией разделенной собственности, дано тем не менее противопоставление отдельных органов государства в их взаимоотношениях, как носителей "производных, ограниченных и дробных прав", т.е. как субъектов права, причем названные ограниченные права, аналогично верховной и подчиненной собственности, в своей совокупности дают "единое монолитное право государства на свое имущество". В последней своей работе (Советское хозяйственное право, стр. 162) Я.М. Магазинер сопровождает, впрочем, приведенные выше положения простой ссылкой на цит. статью Б.С. Мартынова и тем самым солидаризируется, по-видимому, как с толкованием, данным Б.С. Мартыновым его точке зрения, так и с дальнейшими положениями о разделенной собственности, высказанными самим Б.С. Мартыновым.