Список книг
|
« Предыдущая | Оглавление | Следующая » Иоффе О.С.
Избранные труды по гражданскому праву: Из истории цивилистической мысли. Гражданское правоотношение. Критика теории "хозяйственного права"
Цивилистическая доктрина феодализма[51]
1. Положительное
право эпохи феодализма подразделялось на две ветви - право, базировавшееся на
римских источниках и носившее наименование римского права, а также право
каноническое, регулировавшее отношения, в которых участвовала церковь.
Соответственно этому и средневековая юриспруденция подразделяется на два тесно
связанных, но в то же время отличающихся друг от друга направления,
представленные канонистами, с одной стороны, и светскими юристами - с другой.
Схоластический
метод современных им философских систем был основным, если не единственным
методом, применявшимся при разработке правовых проблем юристами обоих
направлений. Но если основная задача средневековой схоластической философии
заключалась в обосновании бытия и могущества бога, то основная задача
средневековой канонической юриспруденции состояла в обосновании
привилегированного положения церкви как <представителя бога на земле>. При этом
в тех случаях, когда источники римского права не содержали достаточных данных
для наиболее благоприятного с точки зрения интересов церкви разрешения
указанных задач, соответствующие институты и нормы создавались заново. Однако в
тех пределах, в которых римское право было непосредственно направлено на особую
защиту интересов церкви или могло быть в результате известной переработки
использовано для этой цели, оно отстаивалось и утверждалось канонистами.
Например,
правило, согласно которому приобретение церковного имущества третьими лицами по
давности владения допускается лишь по истечении 40, а в некоторых случаях 100
лет, продолжало оставаться действующей нормой и в каноническом праве. В то же
время канонисты в еще большей степени усиливают действие этой нормы, требуя, в
отличие от римлян, добросовестности приобретателя не только в момент получения
вещи во владение, но и в течение всего срока приобретательной давности, не
прерванного впоследствии наступившей недобросовестностью (mala fides
superveniens). Тем самым практически возможность приобретения церковного
имущества по давности владения вовсе исключалась.
Таким образом, в
институте приобретательной давности, как, впрочем, и во многих других
институтах, канонисты сохраняют нормы римского права, когда последние ставят
церковь в особо привилегированное положение, и видоизменяют их в тех случаях,
когда они распространяют на церковь общие положения. Кроме того, конструкции
римского права зачастую используются канонистами для разработки служивших тем
же целям новых правоположений. Так, по образцу римских владельческих интердиктов
псевдо-исидоровы декреталии предоставляют ехсерtio spoili епископам для
восстановления их владения имуществом, которого они лишались при насильственном
устранении от должности. Благодаря этому защита фактического владения,
известная римскому праву в чистом виде, сохранялась в новых условиях для целей
охраны епископальной собственности, несмотря на то, что вообще в феодальном
праве стирается грань между исками посессорными, направленными на защиту
фактического владения, и исками петиторными, направленными на защиту владения титульного.
Но если канонисты
привлекали лишь отдельные конструкции и нормы римского права, которые либо сами
по себе, либо в качестве образца для создания новых конструкций и норм могли
служить целям особой защиты интересов церкви, то совсем по-иному относились к
нему светские юристы, рассматривавшие римское право как непререкаемый авторитет,
писаный разум (ratio scripta) и преклонявшиеся перед ним как перед вечным, неизменным
и всеобщим правом.
Первыми
средневековыми юристами, посвятившими себя изучению и комментированию римских
текстов, были глоссаторы, период деятельности которых относится к XI - XIII вв.
Но уже до появления глоссаторов римское право служило предметом пристального
внимания и интереса. Оживление торговли, возникновение и развитие феодальных
городов с их купеческими сословиями и широкими деловыми связями, пространственные
пределы которых стали еще более значительными в эпоху крестовых походов,
привели к настоятельной нужде в правовой системе, пригодной не только для
применения внутри мелких феодальных княжеств, но и за их границами, независимо
от особенностей местного партикулярного законодательства. Кроме того, наряду с
юридическим опосредствованием торговых отношений правовое обоснование должны
были также получить ведущие типы общественных отношений эпохи феодализма и
среди них в первую очередь отношения феодальной собственности как главная форма
выражения отношений между основными классами феодального общества и внутри
самого господствующего класса. Все эти обстоятельства и приводят к тому, что
внимание средневековых юристов обращается к римскому классическому праву.
Во второй
половине IX в. возникает школа в Равенне, которая превратилась в крупный центр
преподавания и изучения римского права, а вслед за этим такие же школы появляются
в Орлеане, Павии и других городах. Деятельность этих школ отражена в ряде
литературных памятников, относящихся преимущественно к XI в. Остатки некоторых
из них сохранились до нашего времени. К ним относятся, в частности, сохранившиеся
фрагменты Брахилогуса, учебника римского права, а также произведения, посвященные
систематизации исков (de actionum veritatae), и отрывки из сборников
юридических правил (regulae juris), построенные на материалах институций
Юстиниана. Отличительной особенностью всех этих произведений является
стремление привести материалы римских источников в определенную систему,
стремление, которым, как известно, не отличалось творчество самих римлян.
Но с особой силой
эта систематизаторская тенденция проявляется в творчестве глоссаторов, которые
группировались вокруг возникшего в XI в. Болонского университета и
родоначальником которых считается Ирнерий, средневековый юрист первой половины
XII в. К этому времени относится также деятельность таких видных представителей
школы глоссаторов, какими являются Якоб, Гуго, Гозна и Булгар - <четыре
доктора>, творчество которых, как и творчество их учителя Ирнерия, было посвящено
изучению и систематизации источников римского права. По поводу отношения к этим
последним существовали известные разногласия внутри школы глоссаторов.
Так, если Булгар
и его последователи ((bulgariani) ни при каких условиях не допускали
отступлений от римских текстов, то Гозна со своими последователями (gosiani),
напротив, считал, что нормы римского права могут быть оцениваемы с точки зрения
справедливости (aequitas) и изменяемы в случае противоречия между ними и этим
критерием. Тем самым Гозна и гозианцы открывали путь к прямому преобразованию
норм римского права в угодном им и представляемому ими классу направлении. В
качестве примера такого преобразования можно указать на то, что если римляне во
всех случаях исключали возможность виндикации вещи, приобретенной от казны, то
Гозна, напротив, полагал, что виндикация исключается только в тех случаях,
когда казна добросовестно отчуждала чужую вещь как свою собственную. Предлагая
это нововведение, Гозна оперировал категорией справедливости. Достаточно,
однако, сопоставить положение казны в Риме в эпоху империи с ее положением в
децентрализованных феодальных государствах XII в., чтобы ясно представить себе
причины этого нововведения, осуществленного в интересах разрозненных феодальных
собственников в целях более широкой защиты их имущества от вмешательства со
стороны королевской власти и представляемой ею казны.
Но и буквальное
следование римским текстам, характерное для школы глоссаторов в целом, как мы
увидим, не препятствовало тому, чтобы в их интерпретации римские понятия и
термины приобрели новое содержание и новый классовый смысл.
Поставив перед
собою задачу восстановить римские тексты в том виде, в каком они существовали
до издания Уложения Юстиниана, с освобождением их от наслоений более поздних
кодификаций и компиляций, глоссаторы прибегали к экзегетическому методу -
методу филологического исследования текстов в целях выявления их подлинного
первоначального содержания. Критическая экзегеза, направленная на установление
подлинных текстов источников, сочетается у них с законной экзегезой (exegesa
legalis), направленной на уяснение смысла текстов, их истолкование и
расположение по определенной системе. В результате применения метода
критической экзегезы глоссаторам удалось восстановить первоначальный текст
пандект, институций и новелл Уложения Юстиниана (так называемый Болонский текст
- Littera Bononiensis), устранив множество искажений и восстановив авторство
римских юристов на различные фрагменты, инкорпорированные в Уложении Юстиниана.
В результате применения метода законной экзегезы, при помощи которого наряду с
уяснением смысла текстов производилось их истолкование, последние были снабжены
многочисленными комментариями - глоссами (glossa), от которых и происходит имя
<глоссаторы>, присвоенное первому основному направлению средневековой
юриспруденции.
Юридический
материал, содержащийся и глоссах, имеет большое познавательное значение,
поскольку в них сосредоточено стремление средневековых юристов придать
феодально-крепостническое выражение рабовладельческой системе римского частного
права. Но этот материал имел вместе с тем большое практическое значение в истории
права, поскольку рецепция римского права была произведена не в полном объеме
его текстов, а лишь в той их части, в какой они подверглись глоссированию. Для
суда не могли иметь обязательной силы римские источники, не снабженные глоссами
(quidquid non agnoscit glossa, non agnoscit curia).
Благодаря глоссам
римские тексты становятся более понятными современникам, а в тех случаях, когда
их отдельные места представляли особые трудности для понимания и усвоения,
глоссаторы снабжали их объяснительными примерами, помещавшимися в специально
написанных для этой цели произведениях - casus. Если при рассмотрении того или
иного казуса выяснялось, что наряду с анализируемым текстом к нему имеют отношение
некоторые фрагменты других текстов (параллельные места), глоссаторы объединяли
эти фрагменты в единое целое. Тем самым римские тексты приводились и определенную
систему, соответственно кругу казусов, к которым они могли иметь применение.
Встречая в текстах противоречивые положения, средневековые юристы приводили их
в согласование не исключением одного из противоречивых мест, а отведением для
каждого из них самостоятельной области применения. Наконец, систематическому
изложению и описанию римского права были посвящены специальные произведения,
носящие наименование summa, при написании которых автор был связан только
последовательностью титулов Уложения Юстиниана, но мог в то же время в пределах
каждого титула располагать материал по плану, составленному им самостоятельно.
Первым наиболее известным автором суммы был Плацентин. Особенно детальной
разработкой институтов римского права отличается summa, написанная Ацо.
По мере
расширения литературного творчества глоссаторов и увеличения объема
глоссированных текстов весьма ощутительной оказывается потребность подвести
некоторые итоги добытым выводам и свести их в единое целое. Появляются
специальные произведения (apparatus), в которых собираются и приводятся в общую
связь глоссы, посвященные одному или нескольким титулам римских источников.
Венцом этой компиляторской деятельности явилась изданная в XIII в. глосса
Аккурсия (glossa ordinaria, magistralis), представляющая собой сборник глосс
или сводную глоссу на законодательство Юстиниана в целом. После опубликования
глоссы Аккурсия все ранее изданные отдельными глоссаторами работы фактически
выходят из употребления, и дальнейшая разработка римского права производится не
на основе его текстов, а на основе текста глоссы Аккурсия.
Таким образом,
начиная с конца XIII в. предметом изучения юристов перестают быть римские
источники в их подлинном виде. Им становятся материалы, оставленные
глоссаторами. Поэтому и юристов, пришедших на смену глоссаторам, именуют комментаторами
или постглоссаторами (postglossatores), вся деятельность которых сводится к
комментированию уже составленных их предшественниками глосс к римским текстам
(glos-sarum glossas scribunt).
Родоначальниками
нового направления средневековой юриспруденции были Якоб де Равани (Jacobus de
Ravanis) и Раймонд Луллий (Raimondus Lullius), период деятельности которых
относится к концу XIII - началу XIV в. Последний достаточно красноречиво
выразил идеологическую направленность творчества комментаторов, когда, касаясь
причин, побудивших его заняться юриспруденцией, сказал: <Много есть причин,
почему избрана мною настоящая наука; но главная между ними та, чтобы через нее
более любили бога и, более служили ему>[52].
Однако теологическая форма, в которой выражается мировоззрение феодальной эпохи
вообще, в том числе и юридическое мировоззрение, не только не препятствовала,
а, напротив, была одним из могучих средств, служивших утверждению феодальных устоев,
среди которых феодальное право занимает одно из центральных мест.
Уже глоссаторы
сделали значительный шаг по пути приспособления римского частного права к
феодально-крепостническим условиям. По этому же пути развивается и творчество
постглоссаторов, для которых материалы, накопленные их предшественниками,
явились исходным пунктом их собственной деятельности.
Наряду с Равани и
Луллием наиболее видными комментаторами были Чино (первая половина XIV в.) и в
особенности Бартол (1314 - 1357) и Балд (1327 - 1400). Сочинения Бартола
содержат комментарии ко всем глоссированным частям Уложения Юстиниана, а в его
наиболее интересном произведении мы находим
около четырехсот заключений по различного рода частноправовым вопросам, многие
из которых были подвергнуты Бартолом монографическому исследованию. Такой же
характер носит и творчество Бáлда, который также наряду с
комментированием глосс в своем посвящает специальное
сочинение практической разработке отдельных юридических вопросов.
Уступая Бартолу по смелости выступлений и являясь приверженцем духовной власти,
Балд в то же время и в светских судах пользовался таким же авторитетом, как и
его учитель Бартол.
Прилагая все
усилия к тому, чтобы превратить римское право в закон, имеющий полное и
исключительное действие, постглоссаторы не только преобразуют его нормы
применительно к условиям своего времени, но и увязывают последние с нормами канонического
и обычного права, а также с нормами местного законодательства. При этом, как и
Гозна, но в гораздо более широком применении основным критерием оценки и
критики римского права постглоссаторы считали понятие справедливости, дополненное
естественноправовыми категориями. Например, Луллий основную функцию юриста сводил
к тому, что <юрист обязан исследовать, справедлив или ложен закон писаный. Если
он найдет его справедливым, он должен вывести из него верные заключения>[53]. Что же
касается права естественного, то Балд считал, что оно обладает большей силой,
чем власть императора (potius est jus naturale quam principatus), а Луллий
требовал, чтобы положительное право было сведено к праву естественному и
согласовано с ним (jus positivum ad jus naturale reducatur et cum ipso
concordet). Однако самое понятие справедливого и естественного ставится
постглоссаторами в непосредственную зависимость от того смысла, который им
придавала средневековая религия. Поэтому Луллий, например, полагал, что для
выявления справедливости законов необходимо разделить их на законы светские и
духовные, затем согласовать друг с другом и установить, могут ли они образовать
единый и общий закон. Лишь в последнем случае, по мнению Луллия, закон может
быть признан справедливым.
Основным методом
юридического анализа у постглоссаторов так же, как и у их предшественников,
продолжает оставаться метод схоластической логики с такими ее приемами, как
divisiones и subdivisiones, dis-tinctiones и subdistinctiones, amplitationes и
limitationes, при помощи которых они пытаются привести в новую систему ранее
накопленный материал. При этом в основу разработанной ими системы были положены
так называемые основные места (locus), заключенные в различных фрагментах дигест,
а вокруг этих основных мест группировались остальные тексты, имеющие к ним
отношение. Основные места служили также предпосылкой для разработки общих,
универсальных понятий, приобретавших для постглоссаторов абсолютное значение непреложных
естественноправовых принципов, под которые дедуктивно подводились более частные
случаи и на основе которых делались выводы более частного характера[54].
При рассмотрении
практических юридических вопросов постглоссаторы зачастую высказывали
противоречивые суждения, а это впоследствии приводит к образованию аналогичного
римскому института commu-nis opinio doctorum, сообразно которому обязательную
силу приобретают совпадающие суждения наиболее авторитетных авторов. Пользуясь
этой формой правотворчества, постглоссаторы разрабатывают ряд новых правоположений,
существенно отличающихся от соответствующих правил, зафиксированных в
источниках. Так, в частности, совпадающими суждениями наиболее авторитетных авторов
было устранено различие между стипуляцией и консенсуальными контрактами и тем
самым сделан значительный шаг по пути преодоления формализма старого римского
права.
Представляя собой
дальнейший этап в развитии средневекового права и средневековой юриспруденции,
деятельность постглоссаторов, опиравшаяся уже не на римские тексты, а на
глоссы, которыми последние были снабжены, привела к значительному удалению правового
материала от содержания римских источников. Во многих отношениях это обстоятельство
приводило к тому, что действующая правовая система, будучи вполне
приспособленной к экономическим условиям феодального общества, оказалась в
гораздо меньшей степени, чем римское частное право, пригодной для целей
регулирования возникавших и развивавшихся капиталистических отношений. Между
тем уже в конце XIV и особенно в XV - XVI вв. развитие капиталистических отношений
в недрах феодального общества становится настолько интенсивным, что оно с
неизбежностью должно было вызвать дальнейшее развитие частноправовых норм,
форма выражения которых и творчестве глоссаторов и постглоссаторов не могла уже
быть признана удовлетворительной. В этих условиях римское право в его
первоначальном виде зачастую представлялось более предпочтительным, чем
наслоения, которым оно подверглось в результате творчества средневековых
юристов. Если идеология эпохи Ренессанса вообще характеризуется значительным
увлечением памятниками классической древности, то это тем более понятно для
идеологии юристов, усматривавших в классическом римском нраве вполне пригодную
правовую систему для опосредствования новых экономических отношений. Именно
поэтому юристы XV - XVI вв. с такой силой выступают против глоссаторов и
постглоссаторов за восстановление первоначальных римских текстов, за
освобождение их от всех последующих наслоений.
Француз Буддей
(1467 - 1540), итальянец Альциат (1492 - 1550) и немец Цазий (1461 - 1535)
почти в одно и то же время приступают к филологической критике текста пандект и
других источников римского права в целях восстановления их первоначального
содержания и, как они говорили, устранения разрыва между древним, римским и
современным, новым правом, явившегося результатом деятельности предшествующих
направлений средневековой юриспруденции. К ним примыкают такие сторонники нового
направления, как Готоман, Балдуин, Дуарен, Куяций, Донелл и другие юристы XV -
XVI вв., которых обычно именуют юристами-гуманистами, а школу, ими образованную,
- французской школой ввиду особенно широкого распространения этого течения во
французской юриспруденции.
Внутри этой школы
существовали известные оттенки и направления. Так, если Коннан (1508 - 1551) и
Дуарен (1509 - 1559) работали преимущественно над систематизацией источников
римского права, то Балдуин основное внимание уделял выявлению подлинного текста
последних, считая наиболее надежным средством разрешения этой задачи установление
связи между наукой юридической и наукой исторической. С другой стороны,
Готоман, который в своем <Антитрибониане> подвергает критике Уложение Юстиниана
с той же целью освобождения текстов римских юристов от более поздних наслоений,
считает вместе с тем, что римское право есть продукт жизни римского общества и
что оно не может поэтому во всех своих частях соответствовать условиям жизни
общества современного. Таким образом, наряду с безоговорочным преклонением
перед римскими текстами мы встречаемся также с критическим отношением к ним со
стороны некоторых гуманистов, доходивших иногда, как это сделал, в частности,
Готоман, до требования о создании нового Уложения, в которое были бы включены
не только сохранившие свое значение элементы римского права, но и новые
положительные выводы его критиков, а также новые правоположения, зафиксированные
в действующем местном законодательстве.
Несколько менее
решительную, чем Готоман, но все же достаточно критическую позицию по отношению
к римскому праву занимал один из наиболее видных представителей французской
школы - Донелл (1527 - 1591). Он считал, что римские законы могут получить
различное применение в различных исторических условиях, и поэтому, по мнению
Донелла, задача юриспруденции состоит не только в экзегетическом исследовании
римских текстов, но прежде всего в извлечении из них общих принципов, под
которые можно было бы подвести отдельные конкретные исторические частности. Эти
общие принципы, по замыслу Донелла, должны были сыграть решающую роль в деле
систематизации римских источников, поскольку они способствуют отделению
разнородных и соединению однородных фактов, а также изучению целого как
средства более полного познания частного. Усматривая основной порок экзегезы в
увлечении частностями, Донелл предлагает для воссоздания римского права как единого
целого привести его в определенную систему, основанную не на трехчленном
делении Институций Гая, которое, по его мнению, противоречит действительности,
а на полном соответствии <природе и связи вещей>. При этом каждый факт,
заимствованный из римского права и включенный в эту систему, как полагал
Донелл, не должен рассматриваться в качестве непреложного авторитета, а
подлежит оценке с точки зрения целей положительного права и гармонии между его
отдельными частями.
В
противоположность Донеллу, его современник Куяций (1522 - 1590), посвятивший
всю свою деятельность изучению римских текстов, в особенности сочинений
Ульпиана, Павла и Папиниана, рассматривал римское право как непреложный
авторитет, следуя его положениям не только в анализе отдельных правовых
институтов, но и в общих высказываниях, касавшихся понятия права и справедливости,
науки права и ее составных частей и т. д. Однако римское право не
составляло исключительного предмета изучения французских гуманистов. Многие из
них, в особенности Карон и Пакье, большое внимание уделяли каноническому и
французскому обычному праву. Впоследствии происходит известное разделение
французских юристов на сторонников местного обычного (Дюмулен) и писаного римского
(Потье) права. Как известно, оба эти течения оказали значительное влияние на составителей
французского гражданского кодекса 1804 года.
Вслед за
Францией, в конце XVI и в начале XVII в. новое направление приобретает весьма
широкое распространение в голландской юриспруденции, в которой намечаются те же
основные течения, что и в среде французских гуманистов. Так, если Винний (1588
- 1567) в основном следует идеям Донелла, стремясь лишь к усовершенствованию
его критического метода, то такие более поздние голландские гуманисты, как
Нодт, Скюльтинг и Бенкерсгук, были сторонниками Куяция, применяя преимущественно
метод экзегетический.
В немецкой
юриспруденции известное оживление намечается лишь в XVII в., когда римское
право было официально признано действующим правом Германии. Основное внимание
немецкой юриспруденции уделялось систематизации источников римского права с
включением в эту систему элементов канонического и местного германского права.
В противоположность системе Институций Гая с ее подразделением правовых норм на
три раздела - вещи, лица, иски - немецкие юристы разрабатывают так называемую
пандектную систему, в которой выделяются четыре раздела - вещное право,
обязательственное, семенное и наследственное право, следующие за Общей частью,
где сосредоточены нормы, имеющие отношение к каждому из этих разделов. Общая часть
впервые появляется в сочинении Неттельбладта и превращается затем в необходимый
элемент как любого немецкого курса пандект, так и самой пандектной системы. На
необходимости обобщений правового материала настаивает также Гейнекций, который,
критикуя своих предшественников за увлечение частностями, считал вместе с тем,
что правовые обобщения лишь тогда станут достоянием юридической науки, когда
метод доказывания при помощи аксиом и теорем, т. е. математический метод, столь
характерный для рационалистической философии, приобретет решающее и основное
значение в юриспруденции.
Идеалистические и
рационалистские веяния философии Вольфа и Лейбница проникают, таким образом, в
немецкую юриспруденцию. Но вместе с тем уже в этот период в ней намечаются
тенденции к образованию нового, одного из наиболее реакционных направлений
буржуазной юридической теории - исторической школы права, провозвестником которой
был Гофакер, рассматривавший в своих римское
право как самобытный продукт народного творчества, явившийся результатом
исторического развития последнего.
Придя на смену
школе естественного права, историческая школа явилась первой и, пожалуй,
наиболее сильной для своего времени формой реакции немецкой юриспруденции на
французскую революцию и учения ее идеологов в области философии права. В то же
время концепции этой школы могут и должны рассматриваться не как чисто немецкое
явление, но и в качестве логически и исторически необходимого этапа по пути
реакционного преобразования буржуазной юриспруденции в целом, после того как
экономическое господство буржуазии было утверждено и закреплено установлением
ее политического господства.
2. Переходя от
общей характеристики цивилистической доктрины феодализма к рассмотрению ее
конкретного содержания, необходимо сразу же отметить, что центральное место в
этой доктрине занимала разработка трех цивилистических проблем - правосубъектности,
права собственности и договора. Однако специфика феодальных отношений предопределила
не только своеобразие решения перечисленных проблем, но и различную степень
интенсивности изучения каждой из них. При этом нужно учитывать, что проблема
правосубъектности в своем разрешении в условиях феодализма как экономически,
так и юридически предопределялась соответствующим решением проблемы феодальной
собственности на землю, поскольку на ней базировались феодальные социальные
связи, выступавшие либо как отношения власти и подчинения внутри господствующего
класса, либо как отношения власти и порабощения между господствующим и угнетенным
классом. Правовое положение каждого отдельного члена господствующего класса
непосредственно вытекало из его отношения к земле в качестве ее верховного или
подчиненного собственника, а в соответствии с этим и его место в феодальной
иерархической системе выступало как место сеньора или вассала, сеньора
верховного или сеньора, который сам является вассалом, вассала, замыкающего иерархическую
лестницу, или вассала, который сам является сеньором. Отношение к земле
определяло одновременно и частноправовое, и публичноправовое положение каждого
отдельного феодала и помещика, его отношение как к другим представителям
господствующего класса, так и к подвластным ему крепостным крестьянам.
Что же касается
крестьян, то и в юридическом, и в экономическом отношении они не представляли
собой однородной массы. В различные исторические периоды, а в различных странах
даже на одном и том же историческом этапе крепостная зависимость достигала
иногда такой силы, что стиралась всякая грань между крепостным и рабом, как и,
с другой стороны, незначительная прослойка крестьян почти всегда сохраняла
положение свободных собственников[55].
Вполне естественно поэтому, что феодальная юриспруденция в отличие от римских
юристов, рассматривавших правовое положение рабов вообще, не могла стремиться к
разработке общей формулы, в равной мере применимой ко всем этим различным
крестьянским прослойкам. В отношении тех крепостных, положение которых ничем по
существу не отличалось от положения рабов, вполне пригодными оказывались нормы
римского права, низводившие рабов до уровня вещей. Столь же приемлемыми для
определения правового положения свободных крестьян-собственников могли быть
признаны общие нормы римского права, касающиеся взаимных отношений между свободными
участниками частного оборота. И только для определения правового положения
наиболее значительной массы крепостных крестьян, право неполной собственности в
отношении которых принадлежало феодалам и помещикам, необходимо было выработать
новые правовые нормы.
Но разработка
последних предполагала не столько определение правового статуса самих
крепостных, сколько закрепление юридических отношений, связанных с феодальной
земельной собственностью. Как указывал А. В. Венедиктов, <три основных признака
являются определяющими для отграничения того круга непосредственных производителей,
которые могут быть подведены под понятие крепостного крестьянина в широком
смысле: 1) наделение крестьянина средствами производства вообще и землею в
частности, 2) его прикрепление к земле, 3) личная зависимость крестьянина от
помещика, прямая власть последнего над его личностью>[56]. Но все эти признаки прямо или косвенно
связаны с феодальной собственностью на землю: два первых признака
непосредственно охватываются отношениями феодальной земельной собственности и
прямо включаются в них, а последний, третий признак вытекает из этих отношений,
поскольку на них основывается власть феодала над личностью крепостного, наделенного
землей и закрепленного за нею.
Неудивительно
поэтому, что средневековые юристы, затратившие столько труда для теоретического
объяснения феодальной земельной собственности, почти не уделяли внимания
правовому положению крепостных. В той незначительной мере, в какой они могли
выступать в обороте в эпоху отработочной или продуктовой ренты или даже при более
широком их участии в обороте в эпоху денежной ренты, крепостные не представляли
ничего специфического для юриста, поскольку они являлись для него в этой связи
такою же абстрактной фигурой собственника отчуждавшихся ими продуктов, как и
любые другие собственники. В качестве объектов неполной собственности феодалов
и помещиков они не могли быть предметом специального изучения ввиду
производного характера этих отношений от феодальной земельной собственности.
Последняя, следовательно, являлась в некотором смысле универсальной проблемой
феодальной юриспруденции, включавшей в себя также и проблему правосубъектности.
Иначе обстояло
дело со второй группой субъектов прав - со средневековыми корпорациями,
правосубъектность которых вызывала немало споров и разногласий у юристов этого
времени. Притязавшие на значение самостоятельной юридической личности,
средневековые торговые корпорации, как правило, ни в какой связи с земельной собственностью
не находились. Поэтому вопрос об их правосубъектности представлял собою
самостоятельную проблему, разрешение которой, не вытекавшее непосредственно из
того или иного решения вопроса о юридической природе феодальной земельной
собственности, оказывалось тем более затруднительным для средневековой
юриспруденции, что она должна была здесь идти по пути, не проторенному римскими
юристами, в творчестве которых идея юридического лица не получила и исторически
не могла получить сколько-нибудь значительного развития.
Первой
исторической попыткой теоретического обобщения понятия юридического лица
явилась выдвинутая в средине века теория фикции, которая в течение многих
столетий не сходила со страниц юридической литературы и, получив особенно широкое
распространение в XIX в., является и в настоящее время одной из ходовых
концепций современной буржуазной цивилистики. Конкретной исторической моделью
для конструирования этой теории послужила средневековая корпорация.
Юридическое
понятие корпорации впервые возникает в учениях глоссаторов, которые исходя из
выдвинутого римскими юристами положения о том, что все принадлежащее корпорации
не принадлежит ее отдельным членам (quod universitatis est, non est
singulorum), пришли к выводу о необходимости исключения из понятия корпорации
всякого представления об индивидах, поскольку корпорация сама по себе есть
нечто целое, самостоятельное и индивидуальное. К тем же выводам, но уже под
влиянием римскоправовых представлений об учреждениях, приходят и канонисты,
признавшие самостоятельность и индивидуальность корпорации на том основании,
что соответственно учениям римских юристов учреждение есть некое целевое
предназначение, не стоящее ни в какой зависимости от отдельных личностей, а
следовательно, и корпорация согласно выводам канонистов должна обладать теми же
особенностями и свойствами.
Таким образом, и
в представлении глоссаторов, и в представлении канонистов корпорации выступали
в качестве самостоятельных лиц, в качестве самостоятельных субъектов права. Но
признание самостоятельной личности за корпорацией озадачивало прежде всего
средневековую религию, которая должна была определить свое отношение к этим
вновь возникшим лицам, выявить возможность подчинения их церкви, а также
возможность их отлучения от церкви в случае неповиновения. Отвечая на последний
вопрос в своей речи на Лионском соборе в 1245 году, папа Иннокентий IV заявил,
что всякое отлучение распространяется на душу и совесть и что поэтому не могут
быть отлучаемы от церкви корпорации, у которых нет ни души, ни совести, ни
воли, ни сознания и которые являются лишь отвлеченными понятиями (nomen intellectuale),
правовыми наименованиями (nominа sunt juris), фиктивными лицами (persona
ficta). В такой чисто теологической оболочке и по такому чисто религиозному поводу
была впервые сформулирована фикционная концепция, имевшая, однако, несмотря на
ее кажущийся отвлеченный характер, большое практическое значение для своего
времени. Это значение, конечно, не исчерпывается вопросом об отлучении, но и
связано прежде всего с тем, что фикционная концепция ставит серьезные преграды
на пути свободного образования корпораций, поскольку в качестве нереальных лиц,
в качестве фикций, которые persona vice fungitur, они ставятся в прямую зависимость
от государственной власти, могущей признать за ними правосубъектность или
отказать в этом признании.
Теория фикции
получает поддержку со стороны не только средневековых юристов, но и
средневековых философов-номиналистов, которые, отрицая реальность универсалий
вообще, считали, что фикцией, ноуменом являются также и корпорации. Правда,
сторонники противоположного средневекового философского направления,
философы-реалисты, отрицавшие действительность единичного и признававшие
реальным только общее, универсальное, пытались доказать, что такою же реальностью
обладает юридическая личность корпорации. Однако, несмотря на прева-лирующее
значение реалистов как наиболее последовательных идеалистов, они не могли,
отстаивая эти взгляды на юридическую личность корпорации, рассчитывать на поддержку
со стороны юристов, поскольку фикционная теория в гораздо большей степени
соответствовала интересам феодального государства, чем ее антипод.
Теория фикции
окончательно утверждается в феодальной юриспруденции, и в эпоху постглоссаторов
термин persona ficta в применении к учреждениям и корпорациям употребляется уже
как нечто само собою разумеющееся. Но постглоссаторы идут дальше своих предшественников,
пытаясь воспользоваться понятием фикции для решения некоторых практических
юридических вопросов, среди которых особенно важное значение имеет вопрос о
правах членов корпорации на принадлежащее ей имущество. Трудности,
встретившиеся на пути разрешения этого вопроса, заключались в том, что если
субъектом права является сама корпорация, то она и должна быть признана собственником
соответствующего имущества; но остановиться только на этом тезисе - значило бы лишить
всяких прав лиц, входящих в состав корпорации в качестве ее членов. Пользуясь
понятием фикции, Бартол предложил решение, которое удовлетворяло как признанию
правосубъектности за самой корпорацией, так и защите интересов ее отдельных
членов. В корпорации, по мнению Бартола, имеются две группы субъектов прав -
сама корпорация как субъект фиктивный и ее отдельные члены как субъекты
реальные, поэтому и правомочия в отношении находящегося у нее имущества
принадлежат обеим группам субъектов: корпорация выступает в качестве верховного
собственника этого имущества, а его подчиненными собственниками являются члены
корпорации[57].
Таким образом, Бартол по существу формулирует в применении к имуществу
корпораций теорию разделенной собственности, являвшуюся господствующей в
средневековой юриспруденции не столько потому, что тем самым обосновывались
правомочия членов корпорации и самой корпорации на принадлежащее им имущество,
сколько потому, что эта теория наиболее удачно с точки зрения господствующего
класса отстаивала и укрепляла позиции последнего в решающей области феодальных
общественных отношений, связанных с феодальной земельной собственностью.
Особые трудности,
которые представляла для средневековых юристов проблема феодальной земельной
собственности, заключались в следующем. Реальные общественные отношения
складывались так, что правомочия в отношении одного и того же земельного
массива принадлежали по крайней мере двум, а в подавляющем большинстве случаев
- целой серии представителей господствующего класса, из числа которых лицо,
стоявшее на самой низкой ступени феодальной иерархической лестницы, являлось
фактическим обладателем земли, а следовательно, и крестьян, прикрепленных к
ней. Но в то же время, получив землю от своего сеньора, он не только был обязан
перед ним личными повинностями, но и ограничивался в праве распоряжения землей,
точно так же, как и его сеньор не имел этого права в полном объеме. На этой
взаимной зависимости различных представителей господствующего класса в области
земельных отношений базировалась их взаимная военная и политическая зависимость,
а права на землю, которыми обладал каждый из них, определяли собою объем,
характер и содержание их военной и политической власти - власти в отношении
подчиненных им вассалов, власти в отношении порабощенных ими крепостных. Именно
поэтому средневековые юристы должны были теоретически обосновать не только
право феодальной земельной собственности вообще, но и правомочия отдельных феодалов
и помещиков в отношении одного и того же земельного массива, причем речь могла
идти не о распределении между ними отдельных элементов собственности, а о
признании права земельной собственности за каждым из них, ибо только при таком
условии теоретически и фактически можно было признать за каждым из них соответствующую
сферу власти и в области военной, и в области политической. Однако
удовлетворительному разрешению этого вопроса препятствовали юридические понятия
и конструкции римского права, поскольку признание права собственности на один и
тот же земельный массив за несколькими лицами вступало в коллизию с выдвинутым
ими принципом единства и нераздельности собственности. Пренебрегать этим
принципом не могли такие ярые поклонники римского права, какими были
средневековые юристы. Поэтому свою концепцию права собственности они создают
путем соответствующего преобразования и видоизменения категорий римского права.
Преобразованию
подвергается прежде всего установленное римскими юристами соотношение между
правом и иском. В противоположность источникам римского права, которые не считали
исковую защиту обязательным атрибутом всякого правомочия, глоссаторы устанавливают
неразрывную связь между ними, полагая, что существование права всегда
предполагает его исковую защиту, как и с другой стороны - предоставление иска
возможно лишь в том случае, если он направляется на осуществление какого-либо
права. Иск с точки зрения глоссаторов всегда является внешней формой выражения
определенного права, в целях защиты которого он предоставляется, причем
тождественные или сходные иски могут явиться средством защиты только
тождественных или сходных прав, лежащих в основании этих исков.
Анализируя в
соответствии с таким взглядом на соотношение права и иска установленное в
римской юриспруденции деление исков на ac-tiones in rem и actiones in personam,
глоссаторы пытаются отыскать права, лежащие в основании последних и составляющие,
по выражению Аккурсия, mater actiones. И они приходят к выводу, что подобно
тому, как иски могут быть вещными или обязательственными (actiones in rem,
actiones in persоnam), так и соответствующие им права являются правами вещными
или обязательственными (jura in rem, jura in persоnam). Переходя, далее, к
отдельным видам вещных исков, глоссаторы констатируют полное сходство между
виндикационными исками цивильного и преторского права (rei vindicatio и rei
vindicatio utilis), из которых первые предоставлялись для защиты права собственности,
а вторые - для защиты прав эмфитевты, суперфициария и других преторских вещных
прав. Оба вида исков влекли за собой тождественные последствия, а этого было
вполне достаточно для того, чтобы глоссаторы могли констатировать, что в
основании этих исков лежат тождественные или по крайней мере сходные права, а
именно - право собственности, выступающее как верховная собственность (Obereigentum,
dominium directum), когда оно защищается цивильным виндикационным иском, или
как собственность подчиненная (Untereigentum, dominium utile), когда оно
защищается преторским виндикационным иском. Тем самым и была создана теория
разделенной собственности[58],
получившая самое широкое применение прежде всего для обоснования отношений,
связанных с феодальной земельной собственностью, которая представлялась
средневековым юристам поделенной между непосредственными обладателями земли и
теми, от кого последние землю получили и в зависимости от которых они
находились.
Разделив право
собственности на землю между сеньором и вассалом, глоссаторы уже без особых
трудностей могли обосновать как их права в отношении прикрепленных к земле
крестьян, так и сферу военной и публичной власти, признанной за каждым из них.
Поддержанное и развитое постглоссаторами применительно к еще более дробным
отношениям земельной собственности, это учение безраздельно господствовало в
феодальной юриспруденции, сохранив свое значение вплоть до XVIII - XIX вв.,
когда с утверждением экономического и политического господства буржуазии были
устранены исторические предпосылки феодальной иерархической системы, а одновременно
с гибелью самой этой системы утрачивает всякий смысл и обосновавшая ее средневековая
юридическая концепция.
Вслед за
подразделением всех видов прав на две основные группы - права вещные и
обязательственные, глоссаторы ограничивали также двумя разновидностями
различные основания, из которых эти права возникают. Но если классификация прав
имела решающее значение для конструирования учения о разделенной собственности,
то классификация оснований возникновения этих прав сыграла особо важную роль в
утверждении нового взгляда на обязательственные отношения.
Основания
возникновения различных видов прав глоссаторы подразделяли на causa remotа, под
которыми они понимали способы приобретения прав, и causa proxima, которые они
рассматривали как юридические основания этого приобретения. В соответствии с
этим такие способы установления обязательственных отношений, как деликты или
контракты, относились ими к разряду causa remota, а сами обязательства
объявлялись causa proxima возникших на их основе личных (персональных) прав. Анализируя,
далее, различные виды способов приобретения обязательственных прав (causa remota),
глоссаторы, а вслед за ними и постглоссаторы особое внимание уделяли договорам,
оценка юридического значения которых в их учениях существенно отличалась от тех
взглядов на договоры, которых придерживались римские юристы. В
противоположность последним они полностью устраняют всякое различие между
простым, неформальным соглашением и соглашением, облеченным в определенную
форму, признав, что те и другие в равной мере и с одинаковой юридической силой
могут порождать отношения обязательственного характера.
К тем же выводам,
хотя и по несколько иным соображениям, приходили и канонисты, которые
заботились при этом не столько об упрощении юридических форм опосредствования
экономических отношений, сколько о максимально облегченных и наиболее эффективных
средствах обеспечения имущественных интересов церкви, идеологами которой они
являлись. Они, например, считали, что даже при несоблюдении особой формы,
необходимой для установления обязательств, последние должны были иметь полную
юридическую силу при подкреплении их клятвенным обещанием. Такая концепция неформальных
контрактов, разумеется, могла иметь значение прежде всего для случаев передачи
имущества по простому соглашению в пользу церкви, поскольку, как правило,
именно соглашения этого рода сопровождались клятвенными обещаниями. Но
впоследствии и канонисты начинают придавать своим взглядам на договоры более
широкое и общее значение, признав, что всякое слово обязывает независимо от
того, являлось ли оно присягой или простым обещанием, и всякое нарушение данного
слова должно рассматриваться как действие греховное. В этой своеобразной
мистической форме постепенно утверждается новое воззрение на договор, признающее
его простым соглашением, а потому далеко выходящее по своему значению за
пределы феодальной юридической теории и практики и сохранившее свою силу в
новых исторических условиях и в новых юридических доктринах - в юриспруденции
эпохи капитализма.
Таким образом,
разрабатывая основные цивилистические проблемы, средневековые юристы не только
создавали правовые конструкции, специфические для своего времени и
соответствующие классовой структуре феодально-крепостнической формации, но и
совершили вслед за римскими юристами дальнейший шаг по пути образования
юридических норм и форм, абстрактно приспособленных к опосредствованию
отношений всякого частного оборота, основанного на частной собственности и
эксплуатации. В истории развития гражданского (частного) права эксплуататорских
формаций средневековая юриспуденция не имела и в условиях преобладания
натурального хозяйства не могла приобрести того значения, которое характеризует
творчество римских юристов. Но в то же время было бы ошибочно думать, что она
ограничивалась слепым подражанием римским юристам и беспрекословным следованием
текстам римских источников. Более развернутое, хотя и классово ограниченное
представление о понятии юридического лица; своеобразное, наиболее приспособленное
к классовым особенностям эпохи феодализма разрешение проблемы собственности
вообще, феодальной земельной собственности в особенности; гораздо более
широкий, чем у римлян, взгляд на договорные обязательства и условия их
действительности - все эти и многие другие факты с достаточной очевидностью
свидетельствуют о том, что цивилистическая доктрина эксплуататорских формаций
поднимается в лице феодальной цивилистки на новую ступень своего исторического
развития, окончательное завершение которого связано уже со следующим историческим
этапом - этапом юриспруденции буржуазного общества.
Печатается по: Сборник ученых трудов /
Свердловский юрид. ин-т. Вып. 13.
Теоретические проблемы гражданского права /
Науч. ред. С. С. Алексеев, О. А. Красавчиков.
Свердловск, 1970. С. 124 - 144.
Примечания:
|
