Список книг
|
« Предыдущая | Оглавление | Следующая » Иоффе О.С.
Избранные труды по гражданскому праву: Из истории цивилистической мысли. Гражданское правоотношение. Критика теории "хозяйственного права"
§ 2. От первой до подготовки второй кодификации советского гражданского законодательстваКонцепции гражданского и хозяйственного права (1929 - 1937).
В социально-экономическом плане период, открывающийся 1929 г., характеризуется
интенсивным процессом вытеснения и последующей полной ликвидации частнокапиталистической
собственности, а также переводом на социалистические рельсы мелкотоварного
хозяйства. По прогнозам сторонников меновой концепции это должно было повлечь
за собой постепенное свертывание или <выветривание> правовой надстройки. Ничего
подобного, однако, не произошло. Напротив, активность советского
законотворчества все более усиливалась. При этом особенно широкое развитие
начинает получать законодательство, регулирующее не стихийно-товарные, а
планово направляемые имущественные отношения между социалистическими организациями.
Определить место этого законодательства в системе советского права меновая
концепция была неспособна, как не могла она ответить и на вопрос о том,
чтó должно представлять собой советское гражданское право в новых
исторических условиях.
Те, кто продолжал оставаться верным меновой концепции, прогнозировали
для самого недалекого будущего замену товарно-денежных отношений прямым
продуктообменом, якобы уже нашедшим свое выражение в отдельных, впоследствии
признанных ошибочными, проявлениях кредитной реформы 1930/31 г. Они заявляли,
что поскольку гражданское право вообще, не исключая и советское гражданское
право, обязано своим существованием частнотоварным отношениям, их ликвидация в
СССР должна повлечь за собой отмирание гражданского права. Экономика,
построенная на социалистических принципах, подчиняется не праву, а плану,
являющемуся уже не юридическим, а организационно-техническим методом управления
хозяйством. И если частная собственность немыслима без права, то утверждение
собственности социалистической неизбежно сопряжено с вытеснением плана правом[208]. Но опыт советского
хозяйствования свидетельствует о другом: тесном сочетании права и плана,
осуществлении самого планирования в юридических формах, необходимости правового
регулирования отношений как между планирующими органами и адресатами плановых
заданий, так и между самими исполнителями плана.
Поэтому возникла необходимость иного подхода к определению
сущности советского гражданского права. Начавшийся пересмотр ранее предложенных
определений совпал по времени с возобновлением дискуссии об общем понятии
права.
В январе 1931 г. проходит первый всесоюзный съезд
марксистов-государственников, на котором особенно острой критике подвергается
меновая концепция Е. Б. Пашуканиса. Выводя право непосредственно из меновых
отношений, Е. Б. Пашуканис ставил его в области надстройки на место,
параллельное политике господствующего класса. Вследствие этого не могла быть
выявлена активная роль советского права в разрешении политических задач, задач
социалистического строительства в СССР. Съезд акцентировал внимание главным
образом на революционно-преобразующей роли советского права, и в этом
заключалось его положительное значение. Важно было также подчеркнуть связь
социалистического права с политической линией Советского государства и
большевистской партии, необходимость преломления этой линии в юридических
нормах и практической деятельности по их реализации. Но обусловленность права
политикой отнюдь не означает, что, как было признано на съезде, <право есть
форма политики господствующего класса, которая проводится через аппарат
государственной власти>[209]. При
подобном его истолковании право утрачивает собственную специфику и фактически
растворяется в политике. Между тем политические задачи претворяются в жизнь при
помощи самых разнообразных орудий и средств, лишь одним из которых является
право. На вопрос о том, какова сущность самого права, приведенное определение
вовсе не дает ответа, и в этом состоял его коренной недостаток.
Выступивший на съезде в качестве одного из докладчиков Е. Б.
Пашуканис подверг критике многие из выдвигавшихся им ранее положений. Взамен
прежнего он предложил впоследствии новое определение понятия права. <Выделяя
наиболее общие и наиболее характерные признаки, - писал Е. Б. Пашуканис, - мы
можем определить право как форму регулирования и закрепления производственных,
а также других общественных отношений классового общества; право опирается на
аппарат государственной власти господствующего класса и выражает интересы этого
последнего>[210]. Поскольку указание на
систему норм не только отсутствует в самом определении, но и возможность его
использования отвергается сделанным здесь же прямым заявлением[211],
надо полагать, что под формой регулирования и закрепления реальных общественных
отношений, как и раньше, подразумеваются правовые отношения. Но последние уже
выводятся не только из меновых, а вообще из производственных и других
опосредствуемых правом общественных отношений. А это означало отказ от меновой
концепции со всеми свойственными ей недостатками.
Менее острой, но также достаточно существенной критике съезд
подверг те взгляды на сущность права, которые отстаивал П. И. Стучка. Так как,
в отличие от Е. Б. Пашуканиса, П. И. Стучка настойчиво подчеркивал
революционную роль советского права и возрастание его значения по мере
продвижения к социализму, он не давал серьезных оснований для упрека в отрыве
права от политики. Но самое определение права как системы реальных общественных
отношений все же не исключало полностью возможности такого упрека. Вот почему
П. И. Стучка счел необходимым специально разъяснить, что, говоря о системе
отношений, он имел в виду не сами эти отношения, а определенную форму их
организации, ибо отношения сами по себе не равнозначны праву, так как
<требуется еще целый ряд дополнительных признаков, чтобы они могли признаваться
правовыми>[212]. Речь идет уже,
следовательно, об объявлении правом не производственных, а правовых отношений,
в форму которых облекаются отношения общественного производства. Но поскольку и
Е. Б. Пашуканис говорит теперь не только о меновых, а вообще о производственных
и даже других общественных отношениях, выраженных в форме правового опосредствования,
нельзя не отметить существенного сближения между его позицией и взглядами П. И.
Стучки.
Та же позиция кладется в основу отраслевых, в том числе
цивилистических, исследований, рассматривающих гражданское (хозяйственное)
право не как совокупность норм, а как систему юридически закрепленных
общественных отношений. Но круг этих отношений очерчивается теперь не в духе
меновой концепции, а с совершенно иных позиций - с позиций теории
двухсекторного права, которую выдвинул П. И. Стучка, и теории единого
хозяйственного права, разработанной Е. Б. Пашуканисом, Л. Я. Гинц-бургом и
рядом других советских ученых.
В трехтомном курсе <Советское гражданское право> (1927 -
1931) П. И. Стучка, защищая и отстаивая социалистическую сущность советского
гражданского законодательства, отмечал одновременно наличие в нашей экономике
двух разных секторов - частного и социалистического, поставленных перед двумя
прямо противоположными перспективами: первый обречен на отмирание, а второй
всемерно развивается и должен занять безраздельно господствующее положение.
Соответственно двум экономическим секторам, по отношению к каждому из которых
выдвигались существенно различные задачи, П. И. Стучка выделял две отрасли
права: гражданское, имеющее дело с частным сектором, и административно-хозяйственное,
обращенное к сектору социалистическому. По своей природе социалистическим является
не только административно-хо-зяйственное, но и гражданское право, через которое
проводится политическая линия Советского государства, направленная на
ограничение и свертывание частного сектора. Но поскольку с упразднением частной
собственности эта задача будет решена, то одновременно отомрет и гражданское
право, тогда как административно-хозяйственное право будет развиваться и усиливаться
по мере расширения и упрочения сектора социалистического[213].
Оспаривая выводы П. И. Стучки. Л. Я. Гинцбург сперва во
введении к сборнику материалов по хозяйственно-административному праву (1931
г.), а затем в Курсе советского хозяйственного права (1935 г.) отмечал, что эти
выводы опираются лишь на различия в подходе советского законодательства к
разным секторам советского хозяйства, но они не учитывают единой хозяйственной
политики СССР, соответствующей единству самой советской хозяйственной системы.
Принципиальное же единство советского законодательств в области имущественных
отношений заключается в том, что у него единый источник (диктатура
пролетариата), единая цель (построение коммунистического общества), единая
основа (социалистическая собственность, несмотря на сохранение остатков частной
собственности) и единый подход к организации и регулированию отношений во всем
народном хозяйстве. Необходимо поэтому не двухсекторное (гражданское и
административно-хозяйственное), а единое хозяйственное право. При этом,
поскольку к 1935 г. частнокапиталистическая собственность уже была фактически
ликвидирована, Л. Я. Гинцбург мог ограничиться указанием на необходимость
включения в хозяйственное право, наряду с нормами, регулирующими хозяйственную
деятельность социалистических организаций, таких гражданско-правовых
институтов, которые и в новых условиях сохранили свое значение: право собственности
граждан на средства потребления и мелкие орудия производства, наследственное
право, договорные отношения в мелкотоварном и бытовом обороте и т. п.[214]
Если судить о сущности последней теории по ее практическому
воплощению в двухтомном курсе хозяйственного права 1935 г., то не остается
никаких сомнений, что под наименованием <хозяйственное право> она рассматривала
советское гражданское право. Изменение терминологии явилось не более чем
известной данью меновой концепции: раз гражданское право неотрывно от
частнособственнических меновых отношений, то одновременно с почти полной их
ликвидацией речь должна уже идти не о гражданском, а о хозяйственном праве. О
том же свидетельствует и содержание двухтомного курса, в котором, если не
считать привлечения лишь некоторых норм о собственно управлении народным хозяйством,
излагается традиционная гражданско-правовая тематика: субъекты, сделки, исковая
давность, право собственности, договоры и т. д. Влияние избранной
терминологии, как и теории единого хозяйственного права, проявилось разве
только в том, что центр тяжести переносится на чисто хозяйственные вопросы, а
личность советского гражданина с разнообразными ее интересами оказалась
отодвинутой на задний план. В этом - существенный недостаток данной теории. В
остальном же она обладала бьющими в глаза преимуществами перед двухсекторной
теорией.
В самом деле, П. И. Стучка был прав, связывая отпадение
некоторых гражданско-правовых норм и институтов (например, института права
частной собственности) с ликвидацией частнокапиталистических отношений. Но он
ошибался, когда сводил к таким нормам и институтам все вообще советское гражданское
право и отождествлял с их отпадением отмирание последнего. Теория же единого
хозяйственного права выводила его из всей системы экономических отношений
советского общества. Она поэтому оказалась способна обосновать необходимость
сохранения гражданского (по ее терминологии - хозяйственного) права несмотря на
ликвидацию частной собственности и обусловленное этим упразднение некоторых
гражданско-правовых институтов. Отсюда с логической неизбежностью должно было
следовать заключение, что успехи социалистического строительства предполагают
дальнейшее развитие, обновление и упрочение советского гражданского
(хозяйственного) права, но отнюдь не его отмирание вследствие того, что
социализм побеждает полностью и окончательно. Процесс отмирания гражданского
(хозяйственного) права связан с теми же предпосылками, при которых произойдет
отмирание в целом как права, так и государства. Одна только ликвидация капиталистических
производственных отношений таких предпосылок не создает, а потому отсутствует
практическая почва для постановки соответствующего вопроса в ближайшее время.
Но если теория единого хозяйственного права с точки зрения
как ее исходных позиций, так и конкретно-практического воплощения почти ничем
не отличалась от признания той же отрасли единым гражданским правом, то этого
нельзя сказать о таких сконструированных во второй половине 20-х годов, но напоминавших
о себе и в рассматриваемый период хозяйственно-правовых подразделениях, как
промышленное, сельскохозяйственное, торговое, кооперативное право и т. д.
В подобных случаях вокруг соответствующего вида хозяйственной деятельности уже
объединялись самые разнородные юридические нормы, касающиеся как управления,
так и планирования, а также установления связанных с данной деятельностью
имущественных отношений.
Эти попытки не имели сколько-нибудь значительного
практического успеха и очень скоро полностью сошли со сцены. Дело ограничилось
изданием лишь нескольких книг о промышленном, кооперативном и торговом праве, в
которых содержалось более или менее систематическое изложение законодательства
об определенном виде хозяйственной деятельности без формулирования
общетеоретических принципов, обосновывающих самостоятельность одноименных
подотраслей хозяйственного права. На систему советского законодательства эти
работы влияния не оказали. Единственный законопроект, разработанный
сторонниками подобной дифференциации правовых норм еще в 20-х годах, относился
к торговой деятельности и назывался проектом Торгового свода[215].
Построенный с широким использованием правоположений западноевропейского
торгового права, оторванный от советской действительности и совершенно не
приспособленный к потребностям советской экономики, он был отвергнут уже в
стадии предварительного его обсуждения.
Вместе с тем теория единого хозяйственного права заняла в
науке господствующее положение. Термин <гражданское право> исключается из
учебных планов и только в историческом своем значении сохраняется в научном
обиходе. Это не означало, конечно, упразднения ни самого гражданского права, ни
исследующей его цивилистической теории, учитывая действительное содержание
учения о едином хозяйственном праве. Не была уготована долговечность и чисто
терминологическим нововведениям. Пройдет всего лишь три года, и термин
<гражданское право> вновь окажется восстановленным, но уже не в прежнем своем
значении, а при совершенно иной трактовке самого содержания этой отрасли
советского права.
Первая общая дискуссия о системе советского права и
дискуссия о сущности советского гражданского права (1938 - 1955). Победа социализма
в СССР оказала решающее влияние на структуру и содержание советского права.
Перестают действовать или прямо отменяются юридические нормы, рассчитанные на
переходный период. Вводятся новые нормы, ориентирующиеся на социалистические
общественные отношения и призванные содействовать их дальнейшему расширению и
упрочению. Окончательно откристаллизовываются отдельные структурные подразделения
советского права в качестве самостоятельных его отраслей, а между этими
отраслями устанавливается взаимная согласованность, выражающая правовые нормы
Советского государства в их расчлененности и единстве. Тем самым появилась
почва для научного анализа не только обособленных областей правового
регулирования, но и системы советского права в целом.
Вопрос об этой системе и ее составных частях явился главным
предметом обсуждения на первом совещании научных работников права, состоявшемся
в 1938 г.[216]
Совещание подвергло пересмотру сложившиеся ранее взгляды на
понятие права. Вместо системы отношений или правоотношений право определяется
теперь как совокупность или система юридических норм.
Нормативное определение права встречалось и в юридической
литературе предшествующих лет. Один из создателей советской юстиции и один из
первых ее руководителей Н. В. Крыленко еще в 1924 г. писал, что <право есть
выражение в писанной форме действующего закона и в неписаной форме обычая, -
выражение тех общественных отношений людей друг с другом, которые сложились на
основе производственных отношений данного общества, имеют своим содержанием
регулирование этих отношений в интересах господствующего в данном обществе
класса и охраняются его принудительной силой>[217].
Но, во-первых, сам Н. В. Крыленко не всегда последовательно придерживался этого
определения[218], а во-вторых, борьба с
догматической юриспруденцией, имевшая особое значение в первые послереволюционные
годы, породила отрицательное отношение к определению права через совокупность
образующих его норм. В действительности, однако, нормативное понимание права,
как отмечалось на совещании, не содержит в себе ничего догматического, если оно
увязывается с экономической обусловленностью права, его классово-волевым
содержанием, государственно-охранительной обеспеченностью, а также
направленностью на урегулирование общественных отношений в интересах стоящего у
власти класса. Вместе с тем вне нормативного качества не выявляется специфика
права и та особая роль, которая ему предназначена как специфическому явлению
классового общества.
Но если право - это совокупность юридических норм, то
система права воплощает в себе определенную их группировку по отраслям.
Единство правовых отраслей и образует систему советского права. На совещании
состоялась дискуссия относительно конкретного состава таких отраслей. При этом
была отвергнута как двухсекторная теория, так и теория единого хозяйственного
права. В перечень отраслей советского права, определенных совещанием, входит
уже не хозяйственное, а гражданское право. Оно восстанавливается так же, как
учебная дисциплина в учебном плане юридических вузов, и в том же 1938 г.
издается двухтомный учебник для юридических вузов под названием <Гражданское
право>.
Несмотря на то, что совещание сосредоточилось почти исключительно
на вопросе о системе советского права, этот вопрос был еще далек от своего
разрешения. Выдвинутый на совещании перечень отраслей советского права отнюдь
не воспринимался как бесспорный, критерии их разграничения не обладали
необходимой четкостью, а определения отдельных отраслей зачастую не отвечали
элементарным требованиям, предъявляемым к образованию научных понятий.
Особенно показательно в этом смысле определение гражданского
права, сформулированное А. Я. Вышинским вначале в докладе на самом совещании, а
затем в статье, опубликованной в журнале <Советское государство и право>.
<Советское социалистическое гражданское право, - писал он, - мы определяем как
систему правил поведения (норм), установленных государственной властью в целях
регулирования тех имущественных отношении граждан между собой, граждан с
государственными и общественными учреждениями, предприятиями и организациями и
этих последних (учреждений, предприятий и организаций) между собой, которые не
регулируются в порядке административного управления>[219].
Как известно, назначение научного определения состоит в том, чтобы выразить
сущность определяемого предмета и отграничить его от смежных явлений. В данном
же случае гражданское право не отграничивается от права административного, а
определяется своеобразным негативным способом: в области регулирования
имущественных отношений гражданским правом должно быть признано все то, что не
является административным правом. Но даже и этот негативный признак
ограничивается лишь соотношением гражданского права с административным, хотя в
докладе А. Я. Вы-шинского фигурировали и другие отрасли советского права
(например, трудовое или колхозное), которые также имеют дело с имущественными
отношениями социалистического общества.
Вследствие этого после проведения совещания на страницах
журнала <Советское государство и право> развернулась дискуссия о системе советского
права, прерванная войной и возобновившаяся в послевоенные годы.
Положительный итог дискуссии заключался в том, что она определила
подлинно научный подход к исследованию системы права и ее отраслей как
внутренних структурных подразделений этой системы. Было установлено, что при
исследовании отраслей советского права нужно различать предмет регулирования,
т. е. регулируемые каждой данной отраслью общественные отношения, и метод
регулирования, т. е. те специфические способы, какими она воздействует на
свой предмет. Решающее значение для отграничения одной отрасли права от другой
должен иметь предмет регулирования, поскольку от него зависит и им определяется
метод регулирования. Если предметом регулирования для советского права в целом
является единая система социалистических общественных отношений, то отдельные
их области порождают необходимость образования различных отраслей советского права[220].
Изложенные общеметодологические принципы пронизывают содержание
всей дискуссии о системе советского права. Но ее участники уделили главное
внимание разработке на этой основе понятия гражданского права и отграничению
последнего от права административного. Поэтому первая дискуссия о системе
советского права была одновременно и дискуссией о сущности советского
гражданского права.
Некоторые из участников дискуссии считали, что разграничение
отраслей права, а стало быть, и выделение гражданского права должно опираться
не на предмет, а только на метод регулирования. Такой, в частности, была точка
зрения Я. Ф. Миколенко, который, различая две ветви советского права - гражданское
и государственное, полагал, что основанием их разграничения <служат различия в
самом характере норм права, составляющих систему гражданского права, с одной
стороны, и государственного права - с другой>[221].
Нетрудно заметить, что под иным наименованием здесь переносилось на почву
советского права деление его на право частное и публичное, принципиально
отвергаемое советской юридической наукой как несовместимое с самой природой
социалистического права. Такую именно оценку и получила статья Я. Ф. Миколенко
уже вскоре после ее опубликования[222]. По тем
же причинам подверглась критике и концепция С. Н. Братуся, прямо провозглашавшего
возможность деления советского права на публичное и гражданское в зависимости
от выступающих на первый план общественных или личных интересов[223].
Помимо принципиальной неприемлемости такого деления при социализме, в
литературе обращалось также внимание на то, что оно обосновывалось почти
дословно таким же образом, каким это делал Ульпиан при размежевании публичного
и частного в римском праве[224].
В то же время подавляющее большинство ученых, выступавших в
дискуссии, провозглашали, что для определения гражданского права первостепенное
значение имеет предмет регулирования. Но не всегда провозглашение этого тезиса
согласовывалось с его реализацией.
<Гражданское право, - писал, например, М. А. Аржанов, -
должно существовать как отрасль права, имеющая своим предметом регулирование
имущественных отношений, возникающих на основе личной и общественной
собственности не в порядке государственного управления, а преимущественно в
порядке договоров, взаимных обязательств>[225].
Но это означает, что дело не в характере регулируемых отношений, а в предусмотренных
законом основаниях их возникновения, т. е. в методе регулирования, не
говоря уже о том, что ссылка только на преимущественные основания вообще
исключает какую бы то ни было определенность при практическом использовании
формулированного понятия.
То же самое следует сказать о концепции М. М. Агаркова,
который утверждал, что <разграничение гражданского и административного права
должно идти по линии отграничения имущественных отношений от организационных>[226], т. е., казалось бы,
проводил различие между гражданским и административным правом по предмету
регулирования. Однако организационные отношения он определял не по содержанию,
а по структуре, как <отношения власти и подчинения>[227].
Следовательно, в административное право должны включаться и имущественные
отношения, если они строятся не по принципу равноправия, а на началах власти и
подчинения, и тем самым вместо предметного деления на первый план выдвигается
размежевание этих двух отраслей советского права по методу регулирования.
Разрабатывались и конструкции с действительной ориентацией
не на метод, а на предмет регулирования. Но некоторые из них страдали крайней
неопределенностью, а другие были неудовлетворительны в практическом отношении.
Так, Г. И. Петров исходил из того, что <имущественные
отношения, возникающие на почве государственного управления, следует отнести к
административному праву>, а <имущественные отношения, возникающие на почве
движения общественной и личной собственности при взаимных обязательствах сторон
данного отношения, относятся к гражданскому праву>[228].
Автор не обходится, таким образом, без привлечения в разграничительных целях
некоторых указаний на метод регулирования (<взаимные обязательства>), причем
эти указания страдают существенной неточностью, поскольку гражданские правоотношения
могут быть также односторонне обязывающими и управомочивающими. Но ему не
удалось провести и собственно предметное разграничение, ибо на почве государственного
управления могут возникать и имущественные отношения гражданско-правового
порядка, а движение общественной и личной собственности может происходить в
силу актов государственного управления.
В отличие от Г. И. Петрова, Г. Н. Амфитеатров к признаку
метода регулирования вовсе не обращается и включает в гражданское право все
имущественные отношения, опосредствующие процесс воспроизводства[229]. Но концепция такого рода
находится в явном противоречии с действительностью, ибо процесс воспроизводства
соприкасается с имущественными отношениями самого различного характера, которые
одними лишь гражданскими правоотношениями далеко не исчерпываются. Если же
считать гражданскими любые имущественные правоотношения, каким бы ни был их
структурный тип, то тогда не совпадающие по методу регулирования юридические
нормы оказались бы отнесенными к одной и той же отрасли права. А это уже
означало бы не квалификацию метода регулирования как вторичного признака, а
полное его исключение из числа признаков гражданского права вопреки тому, что
речь все же идет о системе права, а не о системе регулируемых им общественных
отношений.
По сфере имущественных отношений определял гражданское право
и Д. М. Генкин, используя при этом в качестве их отличительного признака
критерий оборота: гражданское право регулирует имущественные отношения; однако
те имущественные отношения, которые не связаны с оборотом, составляют предмет
административного права[230]. Но дело
в том, что понятие оборота само нуждается в определении. Если под оборотом
понимать любое передвижение имущества, то с ним связано как гражданское, так и
административное право. Если же оборот - это не что иное, как сфера обращения,
то ею гражданское право отнюдь не замыкается. И поэтому, когда С. Ф. Кечекьян
определял административное право как регулирующее сферу обращения[231], то он упускал из виду, что,
например, гражданско-правовые нормы о праве собственности также имеют дело со
сферой производства, а планово-административные акты зачастую служат
необходимыми юридическими предпосылками перемещения имущества в сфере
обращения.
Опубликованная в 1946 г. статья С. Ф. Кечекьяна фактически
завершила первую дискуссию о системе советского права. Но выводы, сформулированные
в ходе дискуссии для гражданского права, нельзя было признать вполне
удовлетворительными. Об этом свидетельствует самое определение гражданского
права, введенное в учебный обиход. Оно гласило: <Советское социалистическое
гражданское право является отраслью единого советского социалистического права
и представляет собой систему норм, определяющих правовое положение организаций
и граждан как участников имущественных отношений советского общества, норм, регулирующих
эти отношения, а также связанные с ними личные права граждан на блага,
неотделимые от их личности>[232].
Наметившийся в этом определении известный прогресс состоял в упоминании, наряду
с имущественными, также и личных прав граждан. Однако помимо того, что здесь в
один ряд поставлены <отношения> и <права>, правовое положение субъектов и
отношения, в которые они вступают, определение не выявляет тех специфических
признаков гражданского права, которые позволяли бы отграничить его от смежных
отраслей и в первую очередь от административного права. Но учебник не может
быть выше уровня, достигнутого наукой, которую он освещает. А гражданско-правовая
наука того времени четкого ответа на этот последний вопрос пока еще не давала.
Поэтому и после завершения первой дискуссии о системе
советского права научный спор о сущности советского гражданского права не прекращался.
Советские ученые постоянно возвращались к нему как в устных обсуждениях, так и
в печатных выступлениях[233]. В
результате возникла необходимость открыть дискуссию, специально посвященную
гражданскому праву. Она и была проведена на страницах журнала <Советское
государство и право> в 1954 - 1955 гг.
Начало дискуссии положил А. В. Венедиктов. Его выступление
по основному своему замыслу было посвящено чисто практической задаче -
выработке системы построения нового советского Гражданского кодекса. Решая эту
задачу, он должен был, естественно, определить круг отношений, входящих в сферу
действия гражданского законодательства, что, в свою очередь, предполагало
установление границ самого гражданского права как одной из отраслей советского
права.
В самом общем виде круг регулируемых гражданским правом отношений
был очерчен А. В. Венедиктовым точно так же, как к тому времени его
обрисовывало подавляющее большинство советских цивилистов. Речь шла об
имущественных и связанных с ними личных неимущественных отношениях. Он отвергал
необходимость установления гражданско-правовой охраны не связанных с имущественными
личных неимущественных отношений (честь, имя и т. п.)[234],
полагая, что такая охрана в достаточной мере обеспечивается нормами других
отраслей советского права. Его не удовлетворяло также выведение
гражданско-правовых норм об имущественных отношениях всецело из действия закона
стоимости при социализме[235],
поскольку действие этого закона в той или иной мере учитывается содержанием
любых юридических норм, соприкасающихся с имущественными отношениями. Специфику
находящихся под воздействием закона стоимости и образующих предмет
гражданско-правового регулирования имущественных отношений А. В. Венедиктов
усматривал в их эквивалентности, которая обусловливает и специфический для гражданского
права метод регулирования, воплощаемый в юридическом равенстве участников этих
отношений. По единству предмета и метода гражданское право может быть четко
отграничено от административного права. Его отграничение от других отраслей
права, тоже регулирующих имущественные отношения (колхозное право и
т. п.), требует дополнительных признаков. Но на вопрос о том, каков
характер этих признаков, А. В. Венедиктов ответа не давал[236].
Идея совокупного применения критериев права и метода регулирования
при выделении гражданского права в системе советского права встретила
решительную поддержку со стороны С. С. Алексеева. Он находил эту идею
оправданной практически, ибо, решая вопрос о включении в сферу гражданского
права тех или иных общественных отношений, можно использовать признак как
предмета, так и метода регулирования, хотя первый является признаком
экономическим (основным, существенным), а второй - юридическим (дополнительным,
производным). В некоторых из своих выступлений С. С. Алексеев допускал, правда,
непомерно преувеличенную оценку метода регулирования, приписывая ему
способность видоизменять природу самих регулируемых отношений. Но он вполне
обоснованно обращал внимание на то ,что, поскольку правовые исследования
оперируют прежде всего юридическими категориями, они не выполнили бы стоящих
перед ними задач при исключении правовых признаков (метода регулирования) из
научных понятий о соответствующих юридических явлениях (отраслях советского права)[237].
В отличие от С. С. Алексеева, другой участник дискуссии, Д.
М. Генкин, не только провозглашал вторичное значение метода регулирования, но и
последовательно проводил эту мысль, объясняя метод через предмет регулирования
и не устанавливая зависимости предмета от характера применяемого к нему
юридического метода. <Предметом советского гражданского права, - указывал он, -
являются имущественные отношения в сфере товарно-денежного обращения,
строящиеся на началах эквивалентности, и отношения собственности в их связи с
товарно-денежным обращением, как предпосылка и результат последнего>[238]. Самим характером этих
отношений обусловливается равенство их участников, и потому <определение сферы
действия советского гражданского права как по предмету (имущественные отношения),
так дополнительно и по методу (равноправие сторон правоотношения) нисколько не
является противоречивым. Равноправие сторон органически связано с предметным
отграничением сферы применения советского гражданского права от общей сферы имущественных
отношений социалистического общества>[239].
Оба эти признака в своем единстве свойственны только гражданскому праву и
неизвестны ни одной другой регулирующей имущественные отношения отрасли советского
права. Поэтому совершенно излишне выявление упоминаемых А. В. Венедиктовым
дополнительных признаков; достаточно уже отмеченных, чтобы отрасль гражданского
права могла считаться определенной окончательно.
Однако Д. М. Генкин, так же, как и А. В. Венедиктов, не
замечал ряда погрешностей этой концепции. Дело в том, прежде всего, что имущественные
отношения гражданского права, даже будучи возмездными, не всегда выступают как
отношения эквивалентные. Видимо, но этой причине, пользуясь как основным
понятием эквивалентности, Д. М. Генкин сопроводил его оговоркой о возмездности
тех же отношений. По подобная оговорка не устраняет других возражений,
вызываемых тем, что, кроме возмездных, гражданское право опосредствует и
безвозмездные имущественные отношения, выходящие за пределы близких по своему содержанию
определений обоих авторов. Помимо этого, в определении Д. М. Генкина
недостаточно рельефно очерчиваются границы, в которых действием
гражданско-правовых норм обнимаются отношения собственности. Если они
облекаются в гражданско-правовую форму только как предпосылка и результат
формирования товарных отношений, то в этих пределах товарными становятся и сами
отношения собственности, а стало быть, специальное упоминание о них - не более,
чем плеоназм для формулы, трактующей вообще о товарных отношениях. Но при
отсутствии такого упоминания было бы уже невозможно говорить не просто о товарных,
а об эквивалентных (возмездных) товарно-денежных отношениях, ибо, становясь их
предпосылкой и результатом, собственность приобретает качество товара, однако
без установления этих отношений она не проявляется ни в денежной, ни в эквивалентно-возмездной
форме.
Указанные погрешности, к сожалению, не привлекли к себе внимания
других участников дискуссии, а критике с их стороны были подвергнуты как раз те
высказывания А. В. Венедиктова и Д. М. Генкина, рациональный смысл которых едва
ли оспорим. Острие этой критики направлялось почти исключительно против
привлечения даже как дополнительного критерия свойственного гражданскому праву
специфического метода правового регулирования.
С предельной последовательностью использование указанного критерия
оспаривал И. Г. Мревлишвили. Но его последовательность в данном случае вызвана
едва ли научно оправданными соображениями. Он предложил включить в состав
предмета гражданского права все имущественные отношения социалистического
общества - начиная от договорных и кончая налоговыми. Понятно, что при подобной
разнородности предмета не могло быть и речи о едином методе регулирования[240]. Поскольку же метод как критерий
отрасли права отвергался в таком случае не потому, что он вовсе отсутствует, а
вследствие его многоликости, обусловленной искусственным объединением в едином
предмете регулирования различных общественных отношений, конструкция И. Г.
Мревлишвили никаких других откликов, кроме критических, не вызвала.
Менее понятны научные соображения, которыми в аналогичной полемике
руководствовались А. В. Дозорцев и Р. О. Халфина.
Их взгляды на сущность гражданского права очень близки друг
другу. А. В. Дозорцев характеризует предмет этой отрасли права как <имущественные
отношения на базе обособленного в сфере оборота имущества>[241],
а Р. О. Халфина - как <имущественные и связанные с имущественными личные отношения
между гражданами, между социалистическими организациями и гражданами, а также
имущественные отношения между социалистическими организациями в сфере
экономического оборота>[242]. В обоих
случаях, следовательно, дифференцирующим для гражданского права признаком служит
критерий оборота.
Различие же состоит в том, что у А. В. Дозорцева этот
критерий имеет всеобщее значение, в то время как Р. О. Халфина применяет его
только для выделения регулируемых гражданским правом имущественных отношений
между социалистическими организациями, ибо, по ее мнению, все прочие имущественные
отношения, как не находящие никакого другого юридического выражения, кроме
гражданско-правового, в дополнительной видовой характеристике не нуждаются[243]. Следует признать, что в этой
части полемики преимущество явно на стороне А. В. Дозорцева. Действительно,
относя семейное право к самостоятельным отраслям советского права, Р. О.
Халфина не имела основании утверждать, что имущественные отношения между
гражданами регулируются одним только гражданским правом, а многоотраслевой
характер их имущественных отношений с социалистическими организациями
(пенсионное обеспечение, уплата налогов и т. п.) вообще не вызывает каких-либо
сомнений. Поэтому, если и необходимо применение в разграничительных целях
критерия оборота, то, разумеется, для всех, а не только для какой-то части
гражданско-правовых имущественных отношении.
Но между взглядами тех же авторов имеется и другое различие.
Р. О. Халфина оперирует понятием экономического оборота[244],
тогда как А. В. Дозорцев говорит только об обороте, опирающемся на
обособленное имущество, специально подчеркивая, что <имущественные отношения
даже в сфере оборота, но не на основе обособленного имущества могут быть предметом
регулирования и других отраслей права, в частности, административного права>[245]. Нельзя не констатировать, что
здесь уже обнаруживается очевидное преимущество точки зрения Р. О. Халфиной. Поскольку
не только гражданско-правовые, но и любые вообще имущественные отношения не
могут устанавливаться без участия имущественно обособленных субъектов
(носителей права собственности или права оперативного управления), отмеченный
А. В. Дозорцевым признак составляет непременное качество экономического оборота
в целом.
Оборот в экономическом его понимании может рассматриваться
как сфера либо всякого, либо одного лишь возмездного перемещения имущества. В
первом случае им обнимаются все гражданско-правовые, но не только
гражданско-правовые имущественные отношения. Во втором случае за его пределами
остаются безвозмездные имущественные отношения, но и в границах возмездности,
наряду с неплановым, существует планируемый оборот, опосредствуемый уже
совокупным действием гражданско-правовых и административно-правовых норм и
институтов. Выходит, таким образом, что, в каком бы значении понятие оборота ни
употреблялось, само по себе, без привлечения метода регулирования, оно не может
выявить границ советского гражданского права. В этом и состоит внутренняя
несогласованность теории оборота, как и некоторая опрометчивость, с которой ее
авторы выступили против определения гражданского права по единству предмета и
метода правового регулирования.
Подводя итоги дискуссии, авторы опубликованной в журнале <Советское
государство и право> редакционной статьи отвергли теорию оборота и в принципе
поддержали взгляды А. В. Венедиктова и Д. М. Генкина. <Предметом советского
гражданского права, - указывали они, - являются имущественные отношения
социалистического общества, которые опираются на существующие в этом обществе
формы собственности и связаны с учетом действия закона стоимости и закона
распределения по труду>[246]. Вместе
с тем они выступили против использования метода регулирования даже в качестве
вторичного, дополнительного признака при образовании соответствующего научного
понятия. Не отрицая того, что гражданские правоотношения строятся на началах
равенства, редакционная статья рассматривает это начало как неотъемлемое
свойство самих развивающихся под влиянием закона стоимости имущественных отношений,
лишь отражаемое в гражданском праве, но не создаваемое им[247].
Из этого должно следовать, что уже в чисто предметном определении гражданского
права заключены и те его особенности, которые сосредоточиваются в методе
гражданско-правового регулирования.
Последний вывод был бы неоспорим, если бы метод регулирования
являл собой простой <слепок> с его предмета. Но тогда и право перестало бы
существовать как сколько-нибудь самостоятельное социальное явление. Ничего
подобного в действительности не наблюдается. Эквивалентность, например, мыслима
и в нетоварных отношениях (как это, в частности, происходит при реквизиции
имущества), когда важнейшая предпосылка экономического равенства
(равноценности) осуществляется вне юридического равноправия, в сфере отношений,
основанных на власти и подчинении. В свою очередь, товарные отношения могут
облекаться в гражданско-правовую форму (метод равенства) и в то же время
находиться под воздействием планового начала (метод власти и подчинения).
Юридическое равенство предопределяется природой регулируемых отношений, но
автоматически из нее не возникает. Необходимо его определенное государственное
закрепление, чтобы равенство экономическое обрело специфические качества
юридического равноправия. Поэтому, как бы четко ни был охарактеризован предмет
регулирования, отрасль права не получает надлежащей обрисовки до тех пор, пока
с такою же четкостью не индивидуализирован свойственный ей метод регулирования.
Но при всей спорности ряда выдвинутых в ходе дискуссии положений
она, несомненно, явилась новым этапом освещении рассматриваемой проблемы.
Во-первых, хотя и в меньшей степени, чем имущественные,
дискуссия включила в свою орбиту личные неимущественные отношения, окончательно
установив, что последние в пределах их связи с имущественными отношениями
образуют одну из частей предмета советского гражданского права в целом.
Во-вторых, имущественные отношения, обнимаемые действием гражданско-правовых
норм, были охарактеризованы как основанные на законе стоимости товарные
отношения социалистического общества независимо от того, связаны ли они со сферой
производства или сферой обращения.
В-третьих, наряду с предметным единством советского
гражданского права новую оценку получил выраженный в нем единый метод правового
регулирования, который, находя свое обоснование в предмете, не может не иметь и
определенного самостоятельного значения уже в силу того, что в качестве объекта
исследования выступает именно отрасль права, а не комплекс реальных
общественных отношений.
Изложенные положения представляли не только научный, но и особый
практический интерес вследствие предстоявшего тогда издания Гражданского
кодекса СССР, подготовка которого и явилась непосредственным поводом к
дискуссии. Ввиду внесенных в Советскую Конституцию в 1957 г. изменений этот кодекс
не был издан. Но предстояло проведение новой кодификации советского
гражданского законодательства в масштабе союзных республик и принятие в виде
Основ общесоюзного гражданско-правового акта кодификационного характера.
Благодаря дискуссии советские цивилисты подошли к выполнению этой ответственной
задачи после широкого обмена мнениями относительно путей и способов ее разрешения.
Дальнейшая интенсификация научных исследований по той же тематике проходила в
ходе кодификационных работ и стимулировалась самим процессом их осуществления.
Примечания:
|
