Список книг
|
« Предыдущая | Оглавление | Следующая » Суворов Н.С.
Об юридических лицах по римскому праву
ГЛАВА V Правоспособность и дееспособность юридических лицПравоспособность юридических лиц ограничивается областью имущественных отношений. Причина этого ограничения заключается не в том, что юридическое лицо как фикция, как искусственное создание государства, допускается только и исключительно для имущественных отношений, как утверждал Савиньи, и за ним утверждают другие последователи теории олицетворения, а в том, что понятие юридического лица как понятие гражданского права есть отвлечение той именно стороны общественных организаций, которой они вступают в гражданское право, ибо другие возможные стороны таких организаций стоят вне области гражданского права[612]. правда, некоторые и из тех отношений, которые обнимаются гражданским правом, недоступны для юридических лиц, каковы именно семейственные права; но это опять объясняется не тем, что юридическое лицо есть фикция, а особенной природой юридического лица, которое не может вступать в брак и не может иметь детей. Эта особенность природы тем менее может быть объясняема фикцией, как справедливо заметил Барон[613], что и физические лица могут, временно (impuberes) или даже навсегда (как castrati), быть лишены способности вступать в брак и иметь детей. Притом, отчасти и некоторые отношения римского семейственного права, поскольку они с необходимостью должны были вытекать из имущественных отношений, были возможны для юридических лиц. Сюда относится прежде всего патронат как отношение интимно-семейственного характера между отпущенным на волю рабом и отпустившим его на волю господином[614]. Первые исторические сведения об отпущении союзами рабов на волю находим у Варрона, который говорит о вольноотпущенных римского государства, муниципий, товариществ и храмов[615]. Отсюда нужно бы было заключить, что манумиссия рабов корпорациями практиковалась уже в самом начале императорского периода и корнями своими, может быть, уходила в далекое прошедшее. С другой стороны, однако, известно, что при Траяне был издан закон (lex vectibulici), дозволивший италийским городам отпущение на волю их рабов, затем при Адриане состоялся сенатусконсульт, распространивший дозволение манумиссии на провинциальные города, и, наконец, при Марке Аврелии была дозволена манумиссия, вместе и с приобретением патроната, всем существовавшим на легальном основании коллегиям[616]. Таким образом, манумиссия во времена Варрона практиковалась лишь фактически и могла служить лишь источником фактической свободы вольноотпущенного[617]. Причина, почему до издания законов названных императоров не могло быть юридически легальной манумиссии рабов корпорациями, могла заключаться в том, что manumissio per vindictam была не что иное, как in jure cessio; между тем в отношении к legis actiones вообще действовало во всей силе положение римского права: "NEMO potest agere lege nomino alieno"[618]. А так как римское право, даже и после того как понятие союза, в смысле юридического субъекта гражданского права, имеющего personam standi in judicio, выяснилось для юриспруденции и для законодательства, не приходило к мысли о различии между органом и представителем[619], то и орган юридического лица, через которого могла бы совершиться манумиссия per vindictam, принимался за прокуратора, действующего alieno nomine и, следовательно, не могущего lege agere. На основании же императорского законодательства для манумиссии указана следующяя форма: постановление городской курии и одобрение наместника провинции, - а при христианских императорах сделалось возможным отпущение рабов на волю в церкви[620]. Можно сомневаться далее в том, находилась ли в связи с патронатским правом корпораций tutela legitima как другая категория семейственных прав, доступных юридическому лицу[621]; но что римское государство принимало на себя опеку над королями народов, входивших в сферу римской власти, это общеизвестный исторический факт[622].
Что касается теперь области имущественных отношений, то сведения, заимствуемые нами из источников римского права, относятся главным образом к политическим общинам, так что распространение положений римского права об имущественных отношениях городов на коллегии и институты во многих случаях является более или менее рискованным. Притом замечено, что в предоставлении тех или других прав городам со стороны государственной власти большую роль играли политические соображения императорского правительства, чем юридические принципы с логическими из них выводами[623]. Прежде всего в источниках заметны ясные следы сомнений и колебаний римской юриспруденции по вопросу о владении корпораций. Ульпиан говорит, что до Нервы младшего, одного из первых прокулеянцев, юриспруденция отрицала за муниципиями способность к владению на том основании, что municipes не могут consentire, площадь же публичная, здание суда и т. п. состоят не во владении города, а в общем пользовании граждан, - но Нерва filius высказал мнение, что города могут имееть владение и узукапию через раба во всех пекулиарных приобретениях этого последнего; между тем некоторые, говорит Ульпиан, отрицают за городами возможность владеть и самыми рабами - тем не менее, по действующему праву, заключает Ульпиан, города могут и владеть, и узукапировать, и притом как через рабов, так и через свободное лицо[624].
Употребленное Ульпианом выражение "CONSENTIRE" понимается различно. Савиньи находил в нем доказательство своей теории фикции: применимость владения к юридическим лицам, говорит он, была подвергаема сомнению по причине фактической природы его, которая казалась несовместимою с простою фикцией, каковой несомненно, нужно считать юридическое лицо, ибо, если бы даже и все отдельные граждане пришли к единогласию, это единогласие все-таки не было бы волей корпорации как идеального единства, таким образом, не оказывалось бы неизбежного animi possidendi в лице истинного владельца[625].
Гирке становится на ту же точку зрения, хотя как германист он не забывает, что городская корпорация есть не только частноправовой субъект, но и "публицистическое существо", проявляющее свою жизнь и в других отношениях, кроме имущественных. Совокупность членов корпорации, говорит Гирке[626], волеспособна только как публицистическое единство, но эта ее волеспособность по природе римского juris publici является коллективным носительством делегированной государственной воли. Публичное право если и знает корпоративную волю, то лишь как элемент всеобщей (т. е. государственной) воли; напротив, частное право не дает простора для непосредственного действия подобной коллективной воли; там, где оно требует воли, оно требует всегда индивидуальной и особенной воли, так что корпорация как юридический субъект сама по себе не имеет способности воли. В этом смысле и говорится в источниках: universi consentire non possunt, т. е. корпорация не может хотеть наподобие индивида; она может образовать и выражать корпоративную волю, как публицистическое единство, но не может образовать и выражать индивидуальную волю как лицо частного права; другими словами, может decernere, т. е. постановлять решения, в которых выражается ее хотение как публичного органа, но не может consentire, т. е. образовать в себе и выразить хотение в смысле гражданского права.
Против этого произвольного и искусственного построения Гирке вооружился другой юрист, во многом солидарный с Гирке, именно Карлова[627], который думает объяснить рассматриваемое римское выражение различием между органами решения и органами исполнения, различием, на котором настаивает и сам Гирке в его Genossenschaftstheorie[628]. По мнению Карловы, римское выражение имеет тот смысл, что орган юридического лица, устроенный как собрание, способен к составлению решения, но не способен к действиям по приведению в исполнение этого решения. Такой орган, как народное coбpaние или городской сенат, уже созван должен быть единичными лицами, а также и решать может не без возбуждения или инициативы со стороны отдельного лица. В "DECERNERE" и "CONSENTIRЕ universorum" и заключается различие между постановлением решения и приведением его в исполнение, причем воля universorum ("PLACUIT universis") мыслится не только как собирательная воля всей суммы отдельных членов, но как устанавливаемая решением большинства воля единства собрания, отличного от суммы членов, следовательно, субстанциально единая, а не коллективная воля. Хотя собрание граждан было бы компетентно составить решение касательно предпринятия юридической сделки, однако в этом не было бы еще заключения самой сделки: к приведению в исполнение такого решения само собрание было бы неспособно. А что городские магистраты, дуумвиры, были вправе предпринимать разные сделки во имя города, это не подлежит сомнению ввиду дошедших до нас исторических свидетельств[629].
Объяснение Карловы и в самом деле представляется более правдоподобным[630]: трудность осуществления целым собранием граждан обоих элементов владения или обоих условий приобретения владения (corpus и animus) тем более могла смущать юристов, что и самое понятие союза людей как юридического субъекта гражданского права в эпоху, предшествующую Нерве, не определилось еще отчетливо в римской юриспруденции, как это доказывается известными уже нам разъяснительными указами императоров относительно различия собственности universitatis от собственности отдельных членов universitatis[631].
С точки зрения источников юстинианова права, сомнения и колебания римских юристов известного периода времени не имеют значения, так как представляющееся сомнительным в одном месте источников выступает как совершенно ясное и несомненное в других, и уже сам же Ульпиан, засвидетельствовав колеблющиеся взгляды прежней юриспруденции, заключил свою речь указанием на действовавшее в его время право, что муниципии могут и владеть, и узукапировать как через рабов, так и через свободных представителей; притом владение признано не только за городами, а и за всеми вообще юридическими лицами[632]. С сомнением в возможности владения для юридических лиц стояло в связи сомнение в возможности кражи вещей, находящихся в их обладании[633], каковое сомнение также разрешилось в утвердительном смысле относительно всех вообще юридических лиц, - и, по-видимому, даже раньше и скорее, чем сомнение в возможности владения[634].
Юридические лица, бесспорно, могли иметь собственность в вещах всякого рода[635], причем делалось явственное ударение на том, что собственность юридического лица должна быть отличаема от собственности отдельных членов союза[636]. Но, кроме того, юридическим лицам, именно городам, усвояются и другие вещные права. Предиальные сервитуты всякого рода они могли иметь потому, что сервитуты эти суть не что иное, как расширение их поземельной собственности[637]; сельские сервитуты даже и в древние времена могли быть приобретаемы рабами посредством манципации[638]. Городам усвояется даже личный сервитут - узуфрукт, и, как можно заключить из слов Гая[639], признание за городами узуфруктуарного права также не обошлось без сомнений и колебаний. Возражали именно, что предоставление узуфрукта городу должно, собственно говоря, означать утрату собственностью всякого практического значения для собственника: узуфруктуар - физическое лицо может умереть или подвергнуться capitis deminutioni, и тогда узуфрукт снова возвращается к собственнику; напротив, муниципия рассчитана на вечное существование, она не может умереть, не легко может подвергнуться и capitis deminutioni[640], откуда вытекало бы, что и узуфрукт должен существовать вечно, и, следовательно, собственность для собственника вечно же должна была бы оставаться , . Сомнение устранено было таким образом, что продолжительность узуфрукта для городов определена по соображению крайнего предела жизни естественного лица, именно 100-лет-ним периодом[641]. Мог ли быть предоставляем городам другой личный сервитут - usus, и могли ли затем личные сервитуты принадлежать другим юридическим лицам, кроме городов, ясного ответа на оба эти вопроса в источниках не содержится[642]: явственно говорится лишь о том, что узуфрукт не может быть предоставляем или усвояем лежачему наследству, о котором будет сказано особо.
Далее для юридических лиц была открыта обширная область обязательственных отношений. Юридические лица могут приобретать требования и обязываться долгами в силу договоров, причем долги и требования юридических лиц как таковых не смешиваются с долгами и требованиями отдельных членов корпорации[643].
Что касается прав требования, то они могли быть приобретаемы юридическими лицами через принадлежащих им рабов ipso jure[644]: именно рабы юридических лиц, так же как и рабы естественных лиц, могли стипулировать с тем последствием, что кредитором по стипуляции становился прямо господин раба - физическое или юридическое лицо. В этом даже древнее римское право, безусловно не допускавшее представительства при заключении юридических сделок, не находило никакого противоречия своим принципам, так как раб не считался представителем; намерение вступить в сделку принадлежало рабу, а не господину, раб собственно от своего имени и вступал в эту сделку, он и должен бы был быть субъектом данного юридического отношения, если бы не состоял под властью господина. Это последнее обстоятельство для самой сделки не имело существенного значения, и сделка поэтому не носила характера представительства[645].
Из сделок, заключенных свободными представителями в пользу юридических лиц, последние приобретали права требования, охранявшиеся преторским аналогическим иском (actio utilis), причем не требовалось цессии со стороны управомоченного представителя юридическому лицу[646], как это выражено в источниках относительно подтверждения и обещания уплаты долга (constitutum debiti)[647], относительно протеста по поводу предпринимаемого соседом нового сооружения (operis novi nuntiatio) и относительно обеспечивающих стипуляций для получения отказов, назначенных юридическому лицу, на случай угрожающего вреда от соседней недвижимости (damnum infectum), а также для гарантирования уплаты того, что присуждено судебным решением в пользу юридического лица[648].
Юридическое лицо может быть заимодавцем и, следовательно, приобретать требование из займа, причем если деньги даны взаем, с нарушением сенатусконсульта мацедонианского, подвластному сыну, на юридическое лицо распространяется действие этого сенатусконсульта[649].
Тем менее могли возникать сомнения относительно приобретения прав требования из таких обязательственных отношений, которые вообще возникают независимо от воли, как, напр., права, защищаемые исками: familiae erciscundae, finium regundorum и aquae pluviae arcendae[650], а также прав требования, вытекающих из учиненных против юридических лиц недозволенных действий[651].
Что касается обязанностей, юридические лица, вообще говоря, несли ответственность по договорам, заключавшимся их уполномоченными. Если юридическое лицо действовало посредством инститора, т. е. управляющего или приказчика, которому поручалось какое-либо предприятие и который тем самым уполномочивался на заключение целого ряда обязательственных сделок, связанных с данным предприятием или с данною отраслью администрации, то контракт инститора обязывал не только его самого, но и представляемое им юридическое лицо, так что это последнее присоединялось в качестве добавочного должника к инститору как главному должнику. Другими словами, общие принципы римского права относительно применения исков добавочного характера (actiones adjectitiae qualitatis), и в частности исков инститорного, экзерциторного и quasi-инститорного, распространялись также и на юридические лица[652].
Далее относительно администраторов городского имущества, т. е. должностных лиц городского управления, известно, что они, вступая в обязательства за время прохождения своей службы, обязывали именно город актами своего должностного управления[653]. Другими словами, администратор городского имущества, как скоро он заключал договор не от собственного имени и не принимал обязательства города на себя лично, а действовал от имени города, не ответствовал по этим договорам по оставлении им должности[654]. Тем самым признано было, что в лице администратора вступает в обязательства город. Впрочем, пока администратор состоит в должности, иск мог быть предъявлен и против него, напр., если по его приказанию раб города вступил в сделку[655].
Юридическое лицо представляется в источниках подлежащим взысканию за долги, в каковом случае для удовлетворения претензий его кредиторов может быть наложен арест на долги его должников[656], или быть подвергнуто отчуждению принадлежащее ему имущество[657]. Однако в отношении к займам, сделанным администраторами, римское право не дошло до той точки зрения, на которую стало современное право[658]. Город обязывается из займа, сделанного во имя его администраторами, лишь настолько, насколько действительно занятые деньги пошли в его пользу; в противном случае к ответственности по денежному долгу привлекаются те, которые заключили контракт, а не город[659]. Следовательно, если бы занятые администратором для города деньги, благодаря какой-нибудь случайности, без всякой вины администратора, пропали, напр. сгорели, были отняты разбойниками и т. п., город не ответствует по этому займу, хотя заем сделан был администратором в пределах его должностной компетенции. Распространялось ли то же самое юридическое начало на другие юридические лица, кроме городов, об этом спорят[660]. Несомненно, однако, что подобное же правило было установлено Юстинианом относительно церковных институтов и богоугодных заведений: если епископ, эконом или администратор богоугодного заведения сделает заем, последний не прежде вменяется институту, как будет доказано, что занятая сумма действительно употреблена в пользу данного института, - в противном случае кредиторы и их наследники предъявляют иски не к институту, а к заемщику и его наследникам[661].
Приведенное правило относительно займов в пользу городов, по справедливому замечанию Карловы[662], не может быть рассматриваемо как применение мнимого принципа, будто юридическое лицо вообще не может быть обязываемо через своего представителя, а установлено единственно в интересе городов, чтобы предохранить их от опасности обращения представителями в собственную их пользу того, что взято взаем во имя города. С этой же точки зрения нужно смотреть и на позднейший закон императора Юстиниана относительно церковных институтов.
В связи с вопросом о возможности для юридических лиц обязываться из договоров их представителей находится вопрос о том, ответствуют ли и насколько ответствуют юридические лица за те модификации, которые вносятся в заключенный договор по вине представителей. Обыкновенно вопрос этот решается так, что модификации первоначального договора, возникающие по вине представителей (dolus, culpa, mora), как неотделимые от самого обязательства ложатся на ответственность юридических лиц[663]. В источниках это начало ясно выражено относительно промедления: законные проценты промедления по выдаче фидеикомисса обязывается платить и город, а равно он несет судебные издержки в случае неосновательного вступления в процесс, хотя и с правом регресса к непосредственным виновникам[664].
Иногда проводят резкое различие между ответственностью юридических лиц за вину их инститоров и между ответственностью за действия компетентных органов, входящих в устройство юридического лица. Так, по мнению Ленинга[665], инститоры юридических лиц обсуживались на тех же основаниях, как инститоры физических лиц. А относительно последних в источниках с несомненностью засвидетельствовано, что если приказчик или шкипер корабля действовали недобросовестно по заключаемым ими с посторонними лицами сделкам, за эту недобросовестность должен был ответствовать сам хозяин по actio institoria и exercitoria[666]. Таким образом, и города подлежали тому же правилу, поскольку они действовали через инститоров. Напротив, если именем города действуют его компетентные органы, входящие в состав организации городского общества, представительные правомочия которых основываются не на договоре, а на должности[667], ответственность за модификации содержания обязательства должна падать, по мнению Ленинга, на самих администраторов. Основания, однако, для этого мнения не приводится, кроме основанного на petitio principii соображения, что тот, кто заключает с органом юридического лица сделку, знает, что само юридическое лицо не может ни образовать, ни проявить воли и поэтому поставлено в необходимость действовать через свои органы, а отсюда следует-де далее, что риск, могущий возникнуть из неправомерного образа действий другого контрагента, должен обслуживаться единственно по личности представителя, так как о неправомерном образе действий представляемого решительно не может быть и речи. Между тем, из приведенного выше фрагмента[668] об ответственности города за mora нужно сделать вывод, противоположный раccуждениям Ленинга, и тем более стоять за этот вывод, что даже Савиньи, выходящий из воззрения на юридическое лицо как на фикцию, не находил возможным отрешить юридические лица от ответственности за модификации, вносимые в обязательство органами юридических лиц, по причине неотделимости этих модификаций от самого обязательства.
Но если юридические лица могут обязываться из договоров и ответствовать даже за модификации, вносимые в обязательство неправомерным образом действий администраторов, то могут ли они совершать также и деликты и обязываться из деликтов? Вопрос о деликтоспособности юридических лиц может, конечно, подлежать нашему рассмотрению только с точки зрения гражданского права. В средние века, как мы видели, корпорации признавались способными и к преступлению, и к понесению наказаний; но мы видели также, что распространение уголовной ответственности на юридические лица противоречило бы основным началам уголовного правосудия, не могущего допустить, чтобы наказанию наряду с виновными подвергались и невинные[669].
Если, независимо от ответственности физических лиц за учиненное ими преступление, самое юридическое лицо может быть уничтожено государственною властью, как это бывало и в римском государстве, напр. с городом Капуей, который, во время второй пунической войны отпал от Рима, и в котором, по завоевании его обратно Римом, не говоря уже о казни наиболее выдающихся граждан, не оставлено было никаких следов городского устройства, - то в подобных фактах, как справедливо говорит Савиньи, нужно видеть политический акт, а не применение уголовных законов судебной властью[670].
Итак, речь может быть только о гражданской ответственности юридических лиц за деликты, совершаемые их органами. Вопрос этот принадлежит к числу весьма спорных. Ульпиан спрашивает: возможен ли иск против города по поводу недобросовестности? и отвечает вопросом же: разве может город учинить что-либо умышленно недобросовестное? Все, чего можно с него искать - это выдачи того, чем он обогатился благодаря недобросовестному образу действий его администраторов, иск же по поводу недобросовестности может быть направляем лишь против самих декурионов, т. е. против городских администраторов[671].
Большая часть ученых, в особенности Савиньи[672], Унгер[673], Дернбург[674], Виндшейд[675], Регельсбергер[676], Дювернуа[677] и др., видят в фрагменте Ульпиана ясное свидетельство о невозможности привлечения юридических лиц к ответственности за деликты их органов. С другой стороны, Синтенис[678], опираясь на мнения некоторых предшественников, доказывал, что Ульпиан, допуская возможность иска против декурионов, тем самым не отвергает, а утверждает гражданскую ответственность юридических лиц за деликты, ибо "DECURIONES" в источниках всегда означают коллегию декурионов, а не отдельных куриалов, подобно тому как "MUNICIPES" означают муниципию в смысле корпорации.
Ленинг[679] отозвался о мнении Синтениса как о ниспровергнутом заблуждении, которое в настоящее время не находит себе приверженцев. Однако почти одновременно с сочинением Ленинга вышло в свет известное уже из предшествующего изложения сочинение Больце о юридических лицах, в котором также утверждается ответственность корпорации декурионов за недобросовестность: к предумышленной, обдуманной недобросовестности большие массы столь же мало способны, говорит Больце[680], как и к постоянному однообразному осуществлению прав; напротив, более тесный круг декурионов в своей совокупности вполне способен к недобросовестности и ответствует за таковую.
Наконец, в последнее время Карлова[681] не только присоединился решительно к этому мнению, но и подкрепил его историческим соображением. Для объяснения смысла слов Ульпиана нужно, говорит Карлова, иметь в виду время, когда оно писано. Во время Ульпиана собрания гражданства, где они встречались еще, не имели уже никакой компетенции в отношении к управлению городским имуществом. Municipes могут еще decernere, но Ульпиан не может представить себе никаких декретов, входящих в их компетенцию, посредством которых они могли бы, с нарушением права, злоумышленно причинить вред имуществу частного лица, так как администраторы имущества были решительно независимы от собрания граждан. Иначе дело обстояло с декурионами, которые не только были органом города, но и образовали особую корпорацию внутри его. Собрание декурионов было учреждением совещательным и контролирующим при магистрате, и в особенности декурионам принадлежали определенные права в отношении к городскому имуществу. Таким образом, отнюдь не было немыслимо неправомерное и злоумышленное причинение вреда со стороны коллегии, ее декретами, имуществу частных лиц. поэтому Ульпиан говорит: "DE actio dolo de dabitur decuriones, ipsos in decurionum autem", т.е. по поводу недобросовестности декурионов actio do dolo должна даваться не против города, органом которого, конечно, служило также и собрание декурионов, а против корпорации самих декурионов.
Аргументации этой нельзя отказать в известной убедительности; однако и согласиться с ней было бы рискованно. Выше было замечено[682], что нет достаточных оснований принимать курию за особое юридическое лицо с имущественными правами. Курия как коллегия была, конечно, корпорацией в смысле публичного права и решала дела, входившие в ее компетенцию, коллегиально; но для того чтобы допустить корпоративную гражданскую ответственность курии, нужно бы было предполагать за ней обладание особым корпоративным имуществом, в отличие от городского, потому что без такового корпоративного имущества могла бы быть речь только об ответственности отдельных декурионов. Любопытно, что не находит возможным понимать под decuriones в fr. 15 D. IV, 3 курию как корпорацию именно Савиньи, причисляющий, однако, курию к юридическим субъектам гражданского права и усвояющий ей особое имущество, не сливающееся с городским. На самом деле, если бы даже курия и была особым юридическим лицом, Ульпиан не мог говорить об ответственности курии как корпорации за dolus и таким образом ограничивать ответственность только наличностью корпоративного имущества, потому что куриалы даже казенные недоимки с города должны были покрывать из своих средств[683], тем более, следовательно, должны были отвечать всем своим имуществом за свой недобросовестный образ действий.
Легче согласиться со взглядом Синтениса, Больце и Карловы на другой фрагмент того же Ульпиана, относящийся к принуждению и насилию. Ульпиан решительно ставит в виде общего положения, что причинить страх и, следовательно, заставить действовать под влиянием принуждения может не только отдельное физическое лицо, но и народ, курия, коллегия, вообще корпорация[684], и подкрепляет даже это положение примером из своей собственной практики: претору при ассистенции самого Ульпиана пришлось разбирать дело о жителях Кампании, вынудивших страхом у некоего лица обеспечение насчет исполнения поллицитации в пользу города, причем было разъяснено на основании императорского рескрипта, что лицу, действовавшему под влиянием принуждения, дается, в случае его желания, иск против кампанцев (направленный на освобождение от исполнения обязательства) или экспенция (для отражения иска со стороны кампанцев)[685]. Тут, следовательно, иск дается по поводу принуждения не только против курии, а против самого города, который тем самым признается способным как к причинению страха, так и к ответственности за это. Metum inferre не то, что dolo facere: если последнее, как требующее обдуманного, настойчиво и систематически проводимого образа действий, неудобомыслимо в отношении к большим массам, то, напротив, насильственные действия могут быть исполняемы и этими последними.
Савиньи[686] и некоторые другие[687] думали обессилить приведенное место из источников указанием на безличную формулу преторского эдикта: иск этот, говорят, направляется in rem, т. е. не против личности только принудившего, а против всех третьих, получивших выгоду от принуждения и pacполагающих фактическою возможностью восстановления прежнего состояния, так что, следовательно, с этой точки зрения, actio quod metus causa может направляться против города не потому, что от города именно исходило принуждение, т.е. совершение деликта, а потому, что город, в обладание которого поступила полученная путем принуждения выгода, имеет фактическую возможность удовлетворить истца в отношении к реституции плодов принуждения[688].
Против этого рассуждения говорит, однако, решительно сам Ульпиан, по словам которого именно metum inferre может как сингулярное лицо, так и народ, курия, коллегия, вообще корпорация[689].
Город способен также к насильственным действиям и через своих представителей. В fr. 4 D. XLIII, 16 Ульпиан, вслед за Помпонием, находит возможным интердикт против города в том случае, если во имя города представитель его насильственно лишает кого-либо владения с целью восстановления нарушенного владения[690], предполагая при этом, что город действительно вступил в обладание захваченным.
От указанного случая явственно различается другой, когда pro-curator, actor municipum, опекун не допускают введенного во владение вступить в это владение, т. е. действуют насильственно же: здесь иск по поводу насильственного недопущения к владению дается не против хозяина, не против города, не против пунилла, а против самого прокуратора, или актора, или тутора[691]. Но тут ничего не говорится о том, чтобы actor municipum действовал nomine municipum, и имеется, следовательно, в виду образ действий городского представителя - на его собственный страх без специального уполномочения на то со стороны города. Все вышесказанное относится к ответственности юридических лиц за деликты, поскольку с этими деликтами связано имущественное обогащение юридических лиц.
Но органы и должностные лица государства и городов могут действовать не в области только частного права, а и осуществлять публичные права и обязанности и при этом осуществлении причинять вред частным лицам. Знало ли римское право гражданскую ответственность государства или общин за неправильные должностные действия своих органов? При христианских императорах, по-видимому, выяснилась идея, что чувство справедливости не было бы вполне удовлетворено, если бы по поводу причиненного законопротивным действием чиновника вреда потерпевший мог требовать вознаграждения только с лица, непосредственно причинявшего вред, так как непосредственный исполнитель вредоносного действия, напр., лицо из низшего служебного персонала, по своим имущественным средствам часто оказывалось бы не в состоянии покрыть весь причиненный им вред. Но идея эта повела к признанию ответственности не государства, а высших магистратов за эксцессы подчиненного им персонала, как и за их собственные эксцессы, причем, впрочем, могли быть подвергнуты ответственности и декурии подчиненного персонала, следовательно - юридические лица[692]. Центральное правительство стареющейся римской империи, бессильное помешать произволу и злоупотреблениям власти установлением энергического высшего надзора и должностной дисциплиной, усиливало уголовную и гражданскую ответственность высших магистратов и декурий, думая заменить тем самым исчезнувшее чувство долга и доставить подданным гарантию, которой не давала самая организация управления[693], отчасти, как указано будет ниже, искало этой гарантии в дефензорах и в епископах.
В отношении к наследственному праву юридических лиц у юристов существовали подобные же сомнения и колебания, как в отношении к владению. И здесь юристов смущало то обстоятельство, что universitas в целом, как лицо, не определенное индивидуально, состоящее из массы физических лиц, относительно которых притом неизвестно было, кто из них окажется в наличности в момент наследования, не может образовать в себе и выразить необходимый акт воли на принятие наследства.
Тот же самый Ульпиан[694], от которого мы получили сведения о существовавших в римской юриспруденции сомнениях относительно владения, сказав, что persona incerta не может быть назначаема наследником, как, напр., если бы кто завещал: "QUISQUIS primus ad funus meum venerit, heres esto", - продолжает: "NEC municipium, nec municipes[695] heredes institui possunt, quoniam incertum corpus est, et neque cernere universi, neque pro herede gerere possunt, ut he-redes fiant; senatusconsulto tamen concessum est, ut a libertis suis heredes institui possint. Sed fideicommissa hereditas municipibus restitui potest; denique hoc senatusconsulto prospectum est".
Приведенный фрагмент Ульпиана, не нашедший себе места в кодификации императора Юстиниана, имеет, однако, важное историческое значение, так как в связи с другими показаниями источников проливает свет на историю развития наследственного права юридических лиц в императорское время. Обратим прежде всего внимание на первое положение Ульпиана о неспособности муниципий к назначению в наследники за неспособностью их к cretio и к pro herede gestio.
Савиньи, желающий видеть в юридическом лице римского права фикцию, в этом именно смысле объяснял и выражение "INCERTUM corpus". Это значит, говорил он, что для города собственная деятельность невозможна, так как он имеет вообще только фингированное, идеальное существование и, следовательно, не имеет естественной дееспособности человека[696].
"INCERTUM corpus", однако, не есть фикция, как не есть фикция и то лицо, которое первое пришло бы на похороны. Все дело именно в неопределенности (incertitudo) назначаемого в наследники и в неудобомыслимости осуществления определенного акта воли на принятие наследства[697].
Тот же Ульпиан, говоря о преторском наследовании (bonorum possessio) и констатируя опять существование сомнений относительно способности муниципий к такому наследованию, основание для сомнений видит в том, что municipes consentire non possunt[698], т. е. то же самое основание, ввиду которого отрицалась теорией и возможность владения для муниципий, - неудобомыслимость совместного выражения или осуществления всеми членами корпорации единого акта воли. И как в отношении к владению с теоретическими сомнениями было покончено положительным правом, так и в отношении к преторскому наследованию вопрос, по словам Ульпиана, решен был в положительном смысле: через другого, т.е. через представителя, муниципия может приобретать bonorum possessionem и вообще может отыскивать завещанное ей на том же основании, на каком требельянский сенатусконсульт признал возможным для муниципий приобретение фидеикомиссарного наследства, а другой сенатусконсульт дозволил им получение наследства от их вольноотпущенников[699].
Сенатусконсульты, на которые ссылается Ульпиан в Fragm. tit. XXII § 5 и в fr. un. D. ХХХVIII, 3, требуют исторического объяснения, тем более что показания Ульпиана, по-видимому, не совсем согласуются с некоторыми другими местами источников. Судя по первому фрагменту, сначала было предоставлено городам право наследования по завещаниям вольноотпущенных[700], затем признана за ними способность фидеикомиссарного наследования. В fr. un. D. ХХХVIII, 3 Ульпиан более ясно говорит, что то и другое право установлены двумя различными сенатусконсультами, причем сначала говорит о сенатусконсульте, касающемся фидеикомиссарного наследования, затем о сенатусконсульте касательно наследования после вольноотпущенных, а в заключение говорит еще о преторском наследовании как о допущенном на том же основании, на котором допущены два прежде упомянутые случая наследования. Вероятно, по времени предшествовал сенатусконсульт о наследовании после вольноотпущенных, так как во втором из приведенных фрагментов Ульпиану не было надобности соблюдать хронологическую последовательность, а нужно было лишь оправдать то положение, что общины могут приобретать через представителя[701]. Второй сенатусконсульт о фидеикомиссарном наследовании должен быть тождествен с тем senatusconsultum Apronianum, о котором говорит Павел[702]. Senatusconsultum Apronianum относят к царствованию Адриана; но к царствованию же Адриана относится и другой сенатусконсульт, в силу которого подтверждено введенное Нервою предоставление городам права получения легатов[703]. Отсюда вытекало бы, что сначала предоставлено было городам право получения легатов, затем, несколько позднее, им даровано было право получения фидеикомиссов, а между тем этот вывод и вообще не согласовался бы с ходом развития римского права, так как легаты были строго юридическими актами цивильного права, фидеикомиссы же обсуживались более свободно, и в особенности противоречил бы свидетельству Гая. Гай именно говорит, что в древности путем фидеикоммисса могло быть оставляемо имущество и таким лицам, которых нельзя бы было ни наследниками назначить, ни взыскать легатами (неопределенному лицу или чужому постуму), но что сенатусконсульт в царствование Адриана уравнял фидеикомиссы с легатами и наследствами[704]. Исторический ход законодательства можно представлять ceбе в следующем виде[705]. Предоставление имуществ в пользу городов было весьма обычным в римской империи явлением, и интерес самого правительства требовал, чтобы дело это не было затрудняемо. При всем том строгие принципы римского наследственного права долгое время не дозволяли признания распоряжений последней воли в пользу городов юридически действительными. Поэтому прибегали к фидеикомиссам, которые вначале не были подчинены строгим определениям положительного права, - и так как. в сущности, благодаря этому обходу законные ограничения или препятствия к оставлению городам имущества mortis causa устранялись, естественно должны были прийти к мысли о допущении и строго цивильных легатов в пользу городов. Между тем еще в царствование Нерона состоявшийся требелльянский сенатусконсульт установил различие между универсальными и сингулярными фидеикомиссами или, по крайней мере, придал этому различию практическую важность. То, что получал универсальный фидеикомиссар, мало различалось от наследства в собственном смысле, но наследником все-таки городская община не могла стать. Отсюда возникло сомнение, может ли быть предоставляем ей fideicommissum hereditatis, и это сомнение послужило поводом к упомянутому определению адриановского сенатусконсульта. Так легко примиряются показания Ульпиана со словами Павла и Гая, т. е. объясняется, каким образом при одном и том же императоре, с одной стороны, перенесены были на фидеикомиссы строгие принципы наследственного права, а с другой - признано было фидеикомиссарное наследственное право городов.
Из всего вышеизложенного явствует, что города получили право прямого наследования после вольноотпущенных, право фидеикомиссарного наследования и право приобретения сингулярных легатов[705]. Право остальных корпораций на наследование после вольноотпущенных точно так же должно было вытекать из патроната, как из того же источника оно вытекало и для городов[706]. На коллегии распространено было также и право получения легатов при Марке Аврелии[707]. О жреческих коллегиях известно, что им могли быть предоставляемы фидеикомиссы[708]. Но Ульпиан в вышеприведенном fr. un. D. ХХХVIII, 3[709] говорит, что для городов, кроме того, возможно преторское наследование (bonorum possessio), a в другом, приведенном же выше, fr. 3 § 4 D. XXXVII, 1[710] дает видеть, что таковое же наследование возможно для товариществ публиканов, для декурий и для корпораций вообще[711]. Выходя из понятия преторского наследования как института, параллельного цивильному наследованию, можно бы было, по-видимому, прийти к тому выводу, что благодаря введению преторской bonorum possessionis цивильная неспособность юридических лиц к наследованию должна была утратить практическое значение, так как юридические лица по преторскому праву могли получать то, в чем им отказывало цивильное. Но этого вывода нельзя сделать[712] ввиду слов Ульпиана, который с совершенною определенностью говорит: nec municipia, nec municipes heredes institui possunt, - чего он не мог бы сказать, если бы назначение наследника могло быть поддержано преторским правом. Во всяком случае общее положение о прямом наследовании городов без всяких ограничений впервые выражено было в законе императора Льва 469 года[713]. Раньше городов была признана эта способность, со времени первого христианского императора, за христианскими церквами[714] и распространена была позднее на богоугодные заведения[715]. Что же касается остальных корпораций (коллегий), то они и по позднейшему римскому праву могли получать право наследования по завещанию лишь в силу специальной привилегии[716]. Следовательно, bonorum possessio, о которой говорят Ульпиан, а равно некоторые места в дигестах, в которых города и другие корпорации, по-видимому, фигурируют в качестве прямых наследников, обременяемых легатами и фидеикомиссарной реституцией наследства[717], должны быть относимы к наследованию в имуществе после вольноотпущенников корпораций[718].
С точки зрения юстинианова права, не может быть речи о тех сомнениях, которые смущали римских юристов в области наследственного права юридических лиц, так как путем положительного законодательства сомнения эти были устранены. Результат последовательного развития римского законодательства состоял в том, что за городами, за церковными учреждениями и богоугодными заведениями было признано право наследования и получения легатов. Последнее было предоставлено также и всем корпорациям; что же касается назначения в наследники, то, по общему правилу, оно не допускается, а основывается лишь на специальной привилегии.
Кроме права наследования по завещанию, за некоторыми юридическими лицами признано было наследственное право ab intestato. Прежде всего это право признано было за государством со времени Августа (lex Julia et Papia Poppaea), во-первых, в отношении к bona caduca, т. е. в отношении к тем наследствам и наследственным долям, которые оставлены были по завещаниям лицам, признанным в силу упомянутого закона неспособными вполне или отчасти к наследованию (coelibes и orbi, безбрачные и бездетные) на случай, если бы те или другие, назначенные в завещании наследниками или взысканные легатами, не состояли в браке или не имели детей[719], во-вторых, в отношении к bona vacantia вообще, т. е. к имуществам выморочным, для которых не оказывается ни способных к наследованию наследников по завещанию, ни наследников по закону[720]. Существо фискального права на выморочное имущество служило издавна предметом пререканий для юристов, так как, по мнению некоторых, государство, приобретая таковое имущество, выступает не в качестве наследника или универсального преемника, а как привилегированный оккупант, в силу своих суверенных прав на бесхозяйное имущество, и, следовательно, как сингулярный сукцессор[721]. Между тем большая часть выдающихся юристов ввиду достаточных оснований склоняется к признанию фискального права на выморочное имущество наследственным правом, хотя и имеющим известные особенности сравнительно с обыкновенным наследованием ab intestato[722]. Основания, на которых утверждается последний взгляд, состоят в следующем[723]
α) казне принадлежит иск наследника (hereditatis petitio) в отношении к bona vacantia[724];
β) в случае отчуждения фиском доставшегося ему выморочного имущества покупщик приравнивается к универсальному фидеикомиссару и ему предоставляется utilis hereditatis petitio, т. е. опять иск наследника, которым отыскиваются "UNIVERSA bona"[725]. Но если покупщик есть универсальный сукцессор, то, рассуждая логически, нужно и продавца, т. е. казну, признать таковым же;
γ) фиск должен исполнить выраженную наследодателем волю относительно освобождения рабов, выдачи легатов и универсальных фидеикомиссов[726], причем на фиск распространяется правило о вычете фальцидиевской и требелльянской четверти и о введенном сенатусконсультом пегазианским принудительном принятии наследства в интересах фидеикомиссара[727]. Все это было бы необъяснимо, если бы фиск рассматривался не в качестве универсального сукцессора. В каком объеме фиск подлежит обязанности относительно выдачи легатов и реституции фидеикомиссов - вопрос спорный. Без всякого сомнения, обязанность эта предлежит в том случае, если кто-либо, не составляя завещания, но зная, что имущество после него в качестве бесхозяйного достанется фиску, налагает на него фидеикомиссарную реституцию[728]. С той же точки зрения следует смотреть на те отказы, которые оговорены в актах, содержащих в себе последнюю волю умершего и не потерявших юридической силы (каковы кодициллы и завещания с кодициллярной оговоркой). Вангеров, Арндтс, Барон, Дернбург и др. распространяют указанную обязанность и на те случаи, когда умершим оставлено завещание без кодициллярной clausula и назначенные в нем наследники не желают или неспособны получить наследство, когда, следовательно, завещание, по общему правилу[729], должно бы было потерять силу во всем содержании своем сполна (testamentum destitutum);
δ) фиск вступает во все обязательственные отношения умершего; однако, что касается долгов, универсальное преемство фиска представляется не столь бесспорным, как относительно требований. Последние несомненно фиск может взыскивать посредством hereditatis petitionis[730]. Преемство же в долгах умершего многими признается лишь в пределах актива, тогда как другие ставят фиск в положение обыкновенного наследника, для которого ограниченная означенными пределами ответственность может явиться лишь как особое юридическое благодеяние, в том случае, когда наследник позаботился бы об инвентаризировании в установленной законом форме всей оказавшейся после умершего наличности (benеficium inventarii)[731];
ε) выморочное имущество открывается (defertur) фиску как наследство, а не ipso jure приобретается фиском как бесхозяйное имущество. Отсюда следует, что от фиска зависит, принять или отклонить данное выморочное имущество, - последнее, конечно, в том случае, если масса долгов умершего превышает наличность актива: в этом случае наследство поступало к кредиторами для продажи[732]. Здесь опять с ясностью выступает наследственный характер фискального преемства в выморочном имуществе.
В правах на выморочное имущество в силу особой привилегии предшествуют фиску, или, лучше сказать, исключают фиск, осуществляя эти права в собственную пользу:
1) городские курии, или, правильнее, города в имуществе умерших без зaвещания и не оставивших после себя наследников куриалов[733];
2) церкви и монастыри в имуществе умерших без завещания и не оставивших после себя законных наследников духовных лиц, монахов и монахинь[734];
3) провинциальные декурии (когорты) в выморочном имуществе когортала (аппаритора)[735];
4) коллегии корабельщиков и плотников в выморочном имуществе коллег[736];
5) пехотные и кавалерийские полки (legiones et vexillationes) в выморочном имуществе принадлежавших к ним лиц военного звания[737]. Ввиду того что военные деления получали таким образом выморочные имущества, юристы причисляют эти деления к юридическим лицам римского права[738]. Достаточно ли одного этого основания для причисления легионов к самостоятельным юридическим лицам, возможны сомнения. В источниках нет никаких указаний на то, чтобы легионы в качестве юридических субъектов заключали обязательственные сделки, наследовали по завещаниям, получали отказы, имели рабов и отпускали их на волю и проч., как это мы читаем относительно других лиц. Касса легиона могла быть рассматриваема как специальная, обособленная и обращенная на известные потребности, государственная касса.
При обозрении круга правоспособности юридических лиц по римскому праву следует сказать особо о правоспособности того своеобразного юридического лица, которое в римском праве получило название лежачего наследства. Hereditas jacens отчасти приобретает права, отчасти несет на себе обязанности, не считая тех приращений или умалений, которые являются результатом естественных процессов[739]. Сюда относятся прежде всего пекулиарные приобретения и обязательства рабов, входящих в состав наследства: раб, еще при жизни господина получив пекулий, обособленное имущество, продолжал оперировать над ним в гражданском обороте и по смерти господина. Посредством традиции раб приобретает собственность наследству, отдает имущество в прекарное пользование с тем последствием, что прекарист не может его узукапировать, дает деньги взаем, с установлением залога для обеспечения этого займа, отдает вещи в ссуду и поклажу, приобретая тем самым наследству, следовательно будущему наследнику, права кредитора по залогу, коммоданта, поклажедателя[740]. А с другой стороны, раб своими сделками обязывает наследство в размерах своего пекулия, так что наследник post aditam hereditatem привлекается к ответственности по actio de peculio[741]. Hereditate jacente может начаться узукапия вещи, приобретенной рабом, продолжается узукапия, начатая умершим, и может даже закончиться ante aditam hereditatem, если только третьи лица не захватили узукапируемую вещь в свое влaдениe[742]. Но для лежачего наследства невозможно приобретение узуфрукта, и эта невозможность мотивируется тем соображением, что ususfructus sine persona esse non potest[743]. Если узуфрукт отказывается наследственному рабу, то легат, правда, имеет юридическую силу, но приобретается этот легат лишь в тот момент, когда раб с вступлением наследника в наследство получает себе определенного господина, так что приобретение легата в пользу наследства не имеет места, между тем как всякие другие легаты приобретаются наследству[744]. Раб, далее, может стипулировать в пользу наследства, но также и в пользу будущего наследника, с точным обозначением его имени (в тех, конечно, случаях, когда относительно личности наследника не могло возникнуть никаких сомнений), за исключением узуфрукта, который не может быть предметом стипуляции ввиду указанного основания[745]. Равным образом раб может совершить и акцептиляцию с тем последствием, что наследство освобождается от долга, тяготевшего на умершем[746]. Наследству приобретаются: actio legis Aquiliae, напр. в случае убийства наследственного раба[747]; actio injuriarum, напр. в случае оскорбления действием наследственного раба, отпущенного по завещанию наследодателя на волю, как скоро факт оскорбления состоится ante aditam heriditatem[748], или в случае наругательства над похоронной процессией и над телом самого умершего[749]; interdictum quod vi aut clam, вместе с правом протеста против возводимых на соседней земле сооружений или построек[750]. С другой стороны, для наследства возникают вновь обязательства или являются таковые по поводу прежде существовавших обязательств. Кто принимает на себя без договорного соглашения ведение дел наследства в интересах этого последнего, обязывает себе наследство, так что если бы наследником оказался и пупилл, на него переходит этот долг вместе с прочими тягостями наследства[751]. Если на наследодателе лежал срочный долг, обеспеченный неустойкой и срок платежа наступает по смерти должника ante aditam hereditatem, штрафное обязательство ложится на само наследство[752]. По смерти должника, ante aditam hereditatem, может быть установлено поручительство в обеспечение этого долга[753]. Равным образом возможна новация: если, напр., я стипулировал от Тиция novandi animo, sub conditione, то, что мне должен был Семпроний, затем, conditione pendente, Тиций умер и условие наступило ante aditam hereditatem, новация вступает в юридическую силу, ибо смертью должника стипуляция не погашается, а переходит к наследнику через посредство наследства[754]. Лежачее наследство может, наконец, само сделаться наследником таким образом, что, hereditate jacente, принадлежащий к его составу servus hereditarius может быть назначен наследником[755], даже если будущий его хозяин не родился еще на свет (постум)[756]; впрочем, вступить в наследство раб все-таки не мог, так как для этого требуется акт воли самого господина, которого и должно было дожидаться[757]. При этом способность раба к получению наследства (testamenti factio passiva) обсуживалась по способности умершего его хозяина, а не будущего наследника, так как наследство personae vicem sustinet non heredis futuri, sed defuncti[758], т. e. раб наследственный только тогда может быть назначен со стороны третьего лица в наследники, когда умерший его хозяин имел способность наследования[759]. То же самое нужно сказать о легатах[760], так как и отказы возможны только тем, cum quibus testamenti factio est[761], и так как, с другой стороны, "REGULA juris civilis est, quae efficit, ut quibus ipsis possumus, eorum quoque servis legare possimus"[762].
Чтобы закончить эту главу, остается сказать о тех органах, через которые проявляется деятельность юридических лиц в гражданском обороте. Этого вопроса нельзя было, конечно, не коснуться и при рассмотрении правоспособности юридических лиц; поэтому придется отчасти допустить повторение в том смысле, что некоторые из вышеприводившихся фрагментов должны быть вновь пересмотрены с измененной точки зрения, т. е. не с точки зрения правоспособности юридических лиц, а с точки зрения тех орудий, посредством которых действуют юридические лица. Таковыми органами прежде всего могли служить рабы корпораций: через рабов могли быть приобретаемы их господам вообще (в том числе и корпорациям) владение, собственность и требования. Дальше приобретений представительство рабов не простиралось, таким образом, оно не простиралось на отчуждение, на принятие вообще каких-либо обязанностей (за исключением тех случаев, когда могли иметь место actiones adjectitiae qualitatis) и на судебное представительство[763]. Возможность последнего в императорское время не подлежит никакому сомнению. Всем вообще дозволенным корпорациям предоставлено иметь актора, или синдика, через которого могли бы быть защищаемы их интересы на суде[764], причем этот актор, или синдик рассматривается именно как actor universitatis, а не как actor singulorum[765]. Актор уполномочивался для отдельного случая, общее же и неопределенное полномочие иметь хождение по делам, какие бы ни случились, не признавалось действительным; однако на самом деле римская юридическая жизнь сделала возможным и такое общее полномочие установлением постоянной должности синдика для судных дел корпорации[766]. Actor universitatis, уполномоченный на ведение дела (предполагая, что раз данное полномочие не взято назад)[767], как допускается к вчинанию иска, так, с другой стороны, привлекается и к защите корпорации, не принуждается лишь к представлению особого обеспечения насчет того, что корпорация скрепит своим согласием его процессуальные действия, разве если возникло бы сомнение относительно самого полномочия, в таком случае могло бы иметь место и названное обеспечение; вообще же актор играет роль прокуратора in rem suam, взыскивающего в свою пользу то, что составляло предмет судебного решения[768], хотя иск самый вчинялся не suo nomine, a nomine municipum или вообще unlversitatis nomine[769]. Если актор принимал на себя ответственность по иску, предъявленному против корпорации, и корпорация присуждалась к уплате, то actio judicati направлялась против самой корпорации, а не против прокуратора[770], подобно тому как actio judicati по делам, в которых ответствовал опекун за опекаемого, должна была предъявляться против пупилла[771]. Судебное представительство корпораций по искам против них казалось настолько необходимым в интересах справедливости, что, если бы для ответа по иску против корпорации актор не явился по случаю отсутствия, болезни, неспособности, всякому постороннему лицу дозволяется принять на себя защиту корпорации, подобно тому как это допускалось в исковых делах частных лиц между собою[772]. Допустимость подобного вступления в процесс постороннего дефензора вытекала из того обстоятельства, что истец имел полную возможность обеспечить свои интересы: дефензор, если брал на себя зацииту ответчика, должен был представить обеспечение в том, что присужденное по судебному решению будет уплачено (satisdatio judicatum solvi)[773]. Равно судебные стороны гарантированы были и в том отношении, что процесс при участии прокуратора и дефензора признавался юридически тождественным с тем процессом, в котором стороны участвовали бы самолично, так что из процесса с участием посторонних возникала exceptio rei judicatae для представляемых[774]. В том случае, когда прокуратор или дефензор брал на себя обеспечение в judicatum solvi, он сам же и должен был отвечать и по actio ex stipulatu, и по actio judicati[775]. Помимо исключительных случаев, когда судебную защиту интересов корпорации на суде мог взять на себя не уполномоченный представитель, судебное представительство корпорации предполагало прямое поручение или полномочие от корпорации, каковое поручение или полномочие должно было выражаться в той самой форме, которая вообще установлена была для выражения воли корпорациями. По законодательству христианских императоров, без всяких колебаний и оговорок за епископами, экономами, администраторами богоугодных заведений признается правоспособность вчинать иски и отвечать по искам, и ниоткуда не видно, чтобы эти органы церковных учреждений рассматривались как прокураторы in rem suam, а напротив, они выступают в качестве управомоченных и обязанных органов, действующих прямо и непосредственно в интересах покровительствуемого императором богоугодного дела[776].
В дополнение к сказанному об акторе, или синдике корпораций следует заметить, что, хотя обыкновенно актор, или синдик служил процессуальным представителем корпорации, им могло принадлежать представительство и в других отношениях - не процессуальных. В источниках, напр., говорится, что через актора может совершиться протест по поводу новых хозяйственных мероприятий со стороны соседа, могут быть вызываемы путем стипуляций обещания для обеспечения выдачи легатов, для обеспечения возмщения вреда в случае причинения такового, для обеспечения уплаты по судебному решению, хотя и добавляется, что в этих случаях лучше действовать через раба, чем через актора[777]. В источниках говорится, далее, что через актора может быть заявлено корпорациями согласие на принятие наследства по преторскому праву (так наз. адгносцирование bonorum possessionis), также возлагается на него принятие универсального фидеикомисса[778]. Против городского синдика может иметь место interdictum quod vi aut clam ввиду его образа действий nomine municipum[779]. Актору корпорации, точно так же как тутору и куратору, может быть подтвержден долг с обещанием уплаты со стороны должника прямо городу, пупиллу, подростку и проч.[780] Из сделок, заключенных актором во имя корпорации, иск для осуществления прав требования, основанных на этих сделках, в виде аналогического (actio utilis) дается самой корпорации, подобно тому как по поводу сделок, заключенных прокуратором вообще, actio utilis дается представляемому лицу[781].
Перейдем к другим органам корпораций, или, иначе говоря, к устройству корпораций. Любопытно, что Савиньи, усматривающий в юридическом лице римского права олицетворение фикции и считающий юридическое лицо недееспособным, даже в меньшей степени дееспособным, чем малолетний, ибо малолетний может возмужать, а корпорация никогда не может сделаться совершеннолетней[782], высказывает в то же время следующее суждение: "представительство юридических лиц обосновывается в их устройстве; так как юридические лица всегда имеют и другие отношения, и притом такие, которые часто бывают гораздо важнее их частноправовой личности и которыми уже равным образом требуется определенное устройство, то органы этого общего устройства достаточны и для выполнения частноправовой цели" (т. е. для частноправового представительства)[783]. Если так, то о фиктивном характере и о недееспособности корпорации как частноправового субъекта можно говорить не с большим правом, чем о фиктивном характере и о недееспособности той же корпорации в остальных ее отношениях. Пернице замечает, что если в целом римском построении юридических лиц вообще допускаема была какая-либо фикция римлянами, то эта единственная фикция (если не считать, конечно, фикции лежачего наследства) есть фикция чисто государственного права, именно что решение большинства членов должно быть принимаемо за выражение воли корпорации[784]. Да и фикция ли еще это - вопрос: тут не искусственный какой-либо вымысел, не искусственное произведение фантазии, а безусловное требование целесообразного порядка управления и вместе неизбежная основа для всякого самоуправления, так как непризнание принципа большинства означало бы признание за каждым членом корпорации права veto или приводило бы к насильственному сопротивлению более или менее значительного меньшинства большинству, как это бывало на древнерусских вечах, но и в том и в другом случае, следовательно, означало бы полное распадение корпоративной жизни. Чтобы не допустить такового распадения, не было надобности прибегать к каким-либо фикциям, а требовался просто здравый смысл. Общее положение римского права, относившееся, по-видимому, ко всем корпорациям, формулировано в следующей regula juris: "REFERTUR ad universos quod publice fit per majorem partem"[785], т. е. нужно относить ко всей universitas то, что совершается в публичных формах большинством членов universitatis. Принцип большинства как руководящий для выражения воли юридического лица не только явственно был признан в применении к городам[786], но и получил в этом последнем применении более точное определение. Дело в том, что вопрос о признании известного постановления или решения действительным распадается на два вопроса: 1) когда собрание членов считается законным, или, иначе, какое количество членов требуется для составления компетентного собрания, и 2) в случае разделения голосов, какое из мнений нужно считать мнением собрания? В lex municipalis, очерчивавшей положение муниципий в римском государстве (положение это распространилось и вообще на все провинциальные города), указывалось, что декреты городских курий, для того чтобы иметь юридическую силу, должны быть постановлены не иначе как в собрании, составившемся из 2/3 всего количества декурионов[787]. Следовательно, для постановления законного решения требуется, чтобы в собрании участвовало не менее 2/3 наличных членов курии; но не требуется подобного же квалифицированного большинства при самом голосовании: при голосовании присутствующими того или другого вопроса, как скоро голоса разделяются, достаточно абсолютного большинства голосов, чтобы решение получило законную силу как выражение воли корпорации[788]. Сказанное относится ко всякого рода решениям как публичного, так и частноправового характера, так, между прочим, и к решению, уполномочивающему актора на представительство корпорации[789], причем в счет присутствующих может идти и сам уполномочиваемый, и причем равным образом отцу не воспрещается подавать голос в пользу сына, сыну в пользу отца и в пользу лиц, состоящих под одною с ним властью[790]. Кроме общего собрания декурионов, в городах существовали разные должностные лица, как дуумвиры, эдилы, квесторы, исполнявшие разные публичные функции, но вместе с тем действовавшие более или менее и в области частноправовых отношений. Юриспруденция, высказывавшая иногда сомнения насчет образования в массе однообразного акта хотения, на самом же деле, как выше разъяснено, затруднявшаяся понять и объяснить однообразное приведение в исполнение массой лиц задуманного акта воли, не находила ничего затруднительного в действиях городских магистратов по приведению в исполнение куриальных предположений и решений[791]. Что касается других корпораций, кроме городских, то с определенностью нельзя утверждать, что правила о выражении корпоративной воли, установленные для курий, распространялись также и на все другие корпорации. Судя по тому, впрочем, что римские коллегии всегда обнаруживали склонность подражать, даже в мелочах и до смешного, городским корпорациям[792], можно думать, что правило о решении вопросов двумя третями всего количества членов и другое правило о решающем значении абсолютного большинства голосов присутствующих служили руководящими и для других корпораций. Из должностных лиц других корпораций известны: квинквенналы, кураторы, магистры[793]. Так, между прочим, и в товариществах мытарей руководящая роль в делах товарищества принадлежала магистру. Магистрами велись tabulae accepti et expensi, означались доли отдельных товарищей в книгах, ревизовались и приводились в порядок договоры, счета, вообще письменные документы и акты промагистров и других подчиненных органов в провинциях. Из договоров, заключавшихся магистрами во имя товарищества, права требования и обязанности возникали для самого товарищества; магистр вчинал иски и отвечал по искам, причем actio judicati формально направлялась и против самого общества[794].
Имущественное управление городов и церковных учреждений настолько интересовало императоров, что более важные дела этого управления были поставлены под особый контроль. В отношении городов было постановлено, что "AMBITIOSA decreta decurionum" о предоставлении кому-либо выгод на счет города не имеют юридической силы[795]. А в конституции Льва[796] установлен особый способ решения вопросов имущественного управления. Если городу достается - путем наследства, легата, фидеикомисса или дарения - дом, поземельная рента (annona civilis[797]), какое-либо здание или рабы, то городам предоставляется возможность продать эти вещи и употребить вырученные деньги на возобновление и реставрацию городских стен; однако продажа эта в столице допускается не иначе как с императорского утверждения, а в провинциях постановление о продаже должно состояться в чрезвычайном собрании, в которое, кроме куриалов, приглашаются honorati (т.е. лица, занимавшие и занимающие почетные должности в городе) и посессоры (т.е. владельцы недвижимых имуществ в пределах городской территории). Масса особых законов была установлена для имущественного управления церквей и богоугодных заведений. В отношении к церковному имуществу прежде всего установлен принцип неотчуждаемости на основании императорских законов[798]. Предоставляя епископам и администраторам заключать не воспрещаемые законом сделки, законодатель прибегает к разнообразным приемам, чтобы гарантировать действительную правильность этих сделок: то он требует согласия большинства местного духовенства или монахов[799], то содействия высших церковных инстанций[800], то содействия государственных магистратов[801]; высшею инстанцией представляется император, который может сделать дозволенным всякое отчуждение не только церковных недвижимостей, но даже и священных сосудов[802]. Очень любопытные разъяснения были сделаны по вопросу о предоставлении узуфрукта в церковной недвижимости и по вопросу о легате ренты. Третье лицо может получить узуфрукт в церковной недвижимости, но не иначе как на следующих условиях: тотчас же при получении узуфрукта оно должно предоставить церковному учреждению, и притом на праве собственности, другую вещь, одинаковую по доходности с тою, которую он получает от церкви в узуфрукт; по миновании же срока узуфрукта, который во всяком случае не должен превышать пределы жизни узуфруктуара, узуфрукт в церковной собственности возвращается к церкви, за которою остается навсегда и право собственности над тем имением, которое получено взамен церковного при сдаче последнего в узуфрукт[803]. О легате ренты установлено следующее: если клиру, монастырям, богоугодным заведениям и вообще не воспрещенным коллегиям[804] оставляется легат с тем, чтобы он уплачивался периодически каждый год (legatum annuum), то наличным администраторам и членам воспрещается вступать в мировую сделку с наследниками относительно капитализирования и единовременного получения легата раз навсегда; подобные сделки недействительны, и тот, кто хотел откупиться разом от ежегодного платежа, в виде штрафа лишается заплаченных им в силу сделки денег. Иначе, говорит законодатель, с необходимостью должна бы была возникать неравномерность: те, которые в данный момент входят в состав корпорации, будут изобиловать деньгами, позднейшие же будут лишены навсегда того, что им оставлено, и о самом легате, равно и об имени умершего, не будет сохраняться никаких воспоминаний[805]. Постановления о ренте любопытны, между прочим, и в том отношении, что капитализирование и получение разом считается несоответствующим не интересам только церкви или богоугодных заведений, а вообще природе юридических лиц. Юридические лица имеют непреходящее существование; потребности их всегда одинаковы, и поэтому все, что делается к выгоде наличной только организации с ущербом для интересов позднейших организаций, не может иметь юридического оправдания, как противоречащее природе юридического лица. Таких мест, где бы все юридические лица подводились под одну общую точку зрения, вообще немного в источниках; даже из тех мест, которые содержатся в четвертом титуле III книги дигестов под общим заголовком "QUOD cujuscumque universitatis nomine vel contra eam agatur", далеко не все имеют одинаковое приложение ко всем юридическим лицам. Тем реже и исключительнее сопоставление церковных учреждений со всякими дозволенными коллегиями. В приведенном случае сопоставление это вполне объясняется общею чертою всех организаций, получающих юридическое олицетворение, и этот случай, подобно другим, доказывает, что где обобщение необходимо, там законодатель сам и делает это обобщение, и, напротив, где он не делает такого обобщения, предполагать таковое как нечто не выразившееся, но имевшееся в виду законодателем есть далеко не образцовый прием юридической интерпретации. Замечание это нужно сделать по поводу известного мнения, что представители юридических лиц играют в римском праве роль опекунов и попечителей и что, следовательно, наоборот, юридические лица по римскому праву суть вечно недееспособные и опекаемые существа. Посмотрим, что говорят нам источники по этому вопросу и какой вывод позволительно сделать из них.
В некоторых местах источников за государством и городами признаны права несовершеннолетних, причем политические общины действительно ставятся в один ряд с infantes, furiosi, pupilli[806]. А равно представители, действующие от имени городов, сопоставляются иногда с туторами и кураторами[807]. Но какая мысль лежит в основании таких сопоставлений? Единственно мысль одинаковой юридической защиты; из одинаковости же защиты еще не следует, чтобы защищаемые по природе были одинаковы. Государство и политические общины пользуются тою же привилегией, какою пользуются minores, - этот пункт сходства и служит достаточным основанием к сопоставлению республики с пупиллом. С таким же основанием можно делать и другие сопоставления, оправдываемые другою точкою зрения. Так, в fr. 17 D. XXXIX, 2[808] и fr. 11 § 7 D. XLIV, 2[809] акторы городов вместе с туторами и кураторами ставятся на одну линию с прокураторами ввиду той именно черты сходства этих последних с первыми, что и те и другие суть представители интересов других лиц. Из сопоставления в обоих представленных случаях прокураторов с туторами, кураторами и акторами следует ли заключать, что прокураторы вообще рассматриваются с точки зрения опеки и попечительства и что все вообще представляемые прокураторами имеют реституцию in integrum? Этот вывод решительно не необходим; напротив, более естественно было бы рассуждать так, что кураторы и туторы, равно как и городские органы с точки зрения попечения о чужих интересах имеют черты сходства со всеми вообще прокураторами и, ввиду этой черты сходства подводятся под одно общее понятие. Да и кого, собственно, нужно бы было представлять себе опекуном или попечителем города: актора ли только, или всю городскую курию, или отдельных магистратов, как дуумвиры, эдилы, квесторы, или, наконец, тех особых патронов и дефензоров, которых могли иметь города для защиты своих интересов? Притом, если бы jura minorum были не сингулярной привилегией для политических общин, а существенным выводом из самой природы этих общин как юридических олицетворений, неспособных к хотению и действованию, то следовало бы ожидать, что не только на республики, но и на все вообще юридические олицетворения (как коллегии, декурии, societates publicanorum) будут распространены римским правом jura minorum. Между тем этого-то именно мы и не видим, и этим-то всего более и доказывается сингулярный характер означенных прав как привилегий, установленных в пользу фиска и городов, - привилегий, скопированных, конечно, с тех привилегий, которыми пользовались в юридической жизни minores, но нисколько не свидетельствующих о тожестве юридической природы. Римскому праву нельзя приписывать тех воззрений, которые позднее развиты были в западной юриспруденции канонистами, нашли себе официальное выражение в Corpus juris canonici, именно в декреталах Григория IX[810], и распространены германской судебной практикой на все вообще юридические лица[811]. Что же касается римского права, то оно не только не выразилось с ясностью относительно всех вообще юридических олицетворений в том смысле, чтобы все они рассматривались как minores и пользовались привилегиями этих последних, но не выразило этого с ясностью даже относительно церковных учреждений. Хотя императоры несомненно покровительствовали церковным учреждениям, однако не видно, чтобы privilegia minorum были им явственно предоставлены, подобно томy как предоставлены были таковые фиску и городам. Единственный род администраторов церковных институтов, который сравнивается с туторами и кураторами, - это орфанотрофы, т. е. администраторы сиропитательных домов, или домов, для призрения малолетних сирот. Администраторы этих домов буквально имели дело с теми же лицами, с которыми имеют дело опекуны и попечители: вот почему и в представлениях законодателя недостаточно ясно обособляются личности сирот от личности сиропитательного заведения[812]. Притом, как видно, византийские сиропитательные домы были не только домами призрения для малолетних, не имеющих средств к существованию, но были вместе государственными опекунскими учреждениями, ведавшими имущество призреваемых сирот и производившими разные хозяйственные операции в этом имуществе, с тем отличием орфанотрофов от обыкновенных туторов и кураторов, что орфанотрофы не подлежали обыкновенным опекунским отчетам (хотя, вероятно, подлежали отчетности в порядке церковного управления). Во всяком случае, должно иметь в виду, что и в рассматриваемой 15-й гл. CXXXI новеллы сопоставление орфанотрофов с опекунами и попечителями сделано не с тою целью, чтобы оговорить возможность реституции in integrum.
Без сомнения, есть историческая связь между тем актором, или синдиком-дефензором, о котором раньше была речь как о представителе интересов корпорации, и тем дефензором города (defensor civitatis), который в законодательстве христианских императоров выступает как судебно-полицейская власть и как корректив всякой несправедливости и всякого насилия и многие функции которого перешли затем к христианскому епископу[813]. Но опять-таки тут дело было не в частноправовой опеке, а в печальном состоянии государственной жизни, которое заставляло законодателя придумывать всевозможные меры к упорядочению ее. Вольные союзы тоже старались заручиться сильными патронами и, конечно, не затем, чтобы поступить под гражданскую опеку.
Примечания:
|
