Список книг
|
« Предыдущая | Оглавление | Следующая » Иоффе О.С.
Избранные труды по гражданскому праву: Из истории цивилистической мысли. Гражданское правоотношение. Критика теории "хозяйственного права"
§ 2. Правосубъектность социалистических организацийСущность правосубъектности социалистических организаций.
Точно так же, как правосубъектность граждан, гражданская правосубъектность
социалистических организаций, их юридическая личность, становится
непосредственным предметом теоретических исследований только в условиях
перехода к нэпу и проведения первой кодификации советского гражданского
законодательства. Хотя институт юридического лица применительно к
социалистическим организациям используется уже в законодательных актах,
изданных начиная с 1918 г.[343], своего
реального проявления в сколько-нибудь значительных масштабах этот институт не
мог получить до тех пор, пока продолжался процесс замены товарно-денежных отношений
системой прямого централизованного распределения. Но как только он уступил
место противоположному процессу - внедрению товарно-денежных начал в сферу
имущественных отношений, включая отношения с участием социалистических
организаций, так гражданская правосубъектность последних, закрепленная уже,
помимо отдельных нормативных актов, в общих нормах первых советских гражданских
кодексов, выдвигается в число наиболее существенных и значительных проблем
советской цивилистической теории.
В литературе 20-х годов эта проблема исследуется с разной
степенью интенсивности по отношению к государственным юридическим лицам, с
одной стороны, и кооперативно-колхозным организациям, с другой.
Что касается кооперативно-колхозных организаций, то,
поскольку колхозы к этому времени еще не получили большого распространения, в
качестве модели для анализа рассматриваемого вопроса используются почти
исключительно низовые ячейки промысловой и, в особенности, потребительской
кооперации. А так как потребительская кооперация в определенном объеме
существовала и до революции, это иногда порождало иллюзию, будто речь идет о
достаточно известном феномене, не изменившем ни своей социальной сущности, ни
правового содержания. Выразители подобных представлений обращали внимание
преимущественно на чисто догматическую сторону дела, на выявление отдельных
юридических признаков, отличающих кооперативы от других предусмотренных
Гражданским кодексом объединений лиц, в первую очередь таких, как
гражданско-правовые товарищества. При этом нередко гражданско-правовое
товарищество рассматривалось как родовое явление, а кооператив как такая
разновидность этого явления, которая представляет собой гражданско-правовое
товарищество с переменным составом членов и капиталов. Некоторые разногласия
среди сторонников этих взглядов существовали лишь в трактовке природы
кооперативного устава: одни объявляли его договором, не заключающим в себе
ничего специфического по сравнению с любыми вообще договорами товарищества, а
другие признавали устав внедоговорным актом, принятие которого кооперативами
отличает их от всех иных товариществ. Когда же дело доходило до определения
понятия кооперативных юридических лиц, дискуссия ограничивалась лишь вопросом о
численности правовых признаков, которые должны быть включены в соответствующее
определение.
Для того, чтобы составить сравнительно полное представление
о характере определений такого рода, достаточно воспроизвести определение Г. М.
Колоножникова, который включил в свою формулу едва ли не все признаки,
отмеченные другими авторами. Он писал: <Кооперативное товарищество - это: 1)
соединение, 2) под особой фирмой, 3) неопределенного числа, 4) лиц, 5) свободно
вступающих и выходящих из него для достижения ими, 6) в качестве
самостоятельного юридического лица, организованного 7) на началах равенства и
самоуправления, для 8) целей укрепления и воспособления их трудовым хозяйствам,
9) посредством соединения их общих усилий, 10) в области кредита, потребления и
производства, а также 11) ведения культурно-просветительной работы>[344].
Приведенное определение, как видно уже из самого его текста,
не выходит за пределы сложившихся в дореволюционное время цивилистических
представлений о кооперации. Не затрагивая вовсе вопроса о социальной сущности
кооперации в условиях диктатуры пролетариата, оно, как и многие другие определения,
распространенные в 20-х годах, строится по принципу нахождения признаков
сходства и различия между кооперативными организациями и частными
объединениями, образование которых допускалось законодательством периода нэпа.
Было бы, однако, глубочайшим заблуждением усматривать попытки выявления
социалистической сущности советской кооперации в одном лишь факте
противопоставления кооперативных организаций капиталистическим предприятиям.
А. Терехов, например, в работе <Советское кооперативное
право> (1924 г.) писал: <Кооператив имеет своей целью удовлетворение материальных
и культурных нужд своих членов. Этим кооператив отличается от капиталистических
товариществ. Последние имеют своей целью извлечение прибыли>[345].
Но дело в том, что совершенно аналогичное противопоставление проводилось и в
буржуазной литературе применительно к дореволюционной кооперации. <Кооперация,
- писал в 1906 г. М. И. Туган-Барановский, - есть такое хозяйственное
предприятие нескольких добровольно соединившихся лиц, которое имеет целью не
получение наибольшего барыша на затраченный капитал, но доставление его сочленам,
благодаря общему ведению хозяйства, каких-либо выгод иного рода>[346].
Из этого следует, что социальная сущность советской
кооперации для своего выявления предполагает не только размежевание предприятий
кооперативных и капиталистических, но и анализ социалистической природы самих
кооперативных предприятий в условиях диктатуры пролетариата. Однако такой
анализ в одних случаях подменялся заявлениями, будто любая кооперация, а не
только утверждающаяся после победы пролетарской революции, имеет своей целью
социалистическое переустройство общества[347].
В других же случаях необходимость подобного анализа отвергалась на том
основании, что участие кооперации в социалистическом строительстве <является
моментом социально-политическим, а не правовым>[348].
Классово обезличенный, догматический подход к исследованию
правовой природы советской кооперации встретил решительную критику со стороны
П. И. Стучки, вскрывшего также всю ошибочность стремлений объявить ее формой
частнохозяйственной деятельности, покоящейся на договорной основе, особой
разновидностью обычного гражданско-пра-вового соглашения о товариществе. Он
подчеркивал, что советские кооперативы - это <организации трудящихся...,
организации массовые, возникающие по добровольному соглашению>, что <при
социалистическом производстве потребительские объединения создают
непосредственную смычку между социалистическим производством... и
потреблением>, что <при широкой массе крестьянства и мелкой буржуазии трудовое
и промысловое кооперирование крестьянства является, с одной стороны, <переходом
от мелкого производства к более крупному> (Ленин), с другой стороны, средством
введения его в централизованную систему в интересах вовлечения в единый план"[349]. Но вместе с тем и сам П. И.
Стучка, переходя к характеристике положения кооперации по советскому праву,
утверждал, что в той мере, в какой кооператив выступает в области гражданского
права, т. е. действует в качестве юридического лица, он носит частный
характер, обнаруживая социалистические тенденции, лишь поскольку его деятельность
относится к сфере регулирования иных отраслей советского права[350].
И только в связи с широким развертыванием колхозного строительства в конце 20-х
- начале 30-х годов, когда взгляды на кооперацию как на частное предприятие
вступили в особенно вопиющее противоречие с действительностью, они полностью
исчезают со страниц советской цивилистической литературы, уступив место другим,
отражавшим подлинное положение вещей, теоретическим построениям.
Подобно исследованию кооперативных организаций догматический
подход давал себя знать и в анализе гражданской правосубъектности государственных
трестов, а также других государственных организаций, наделенных правами
юридического лица по законодательству 20-х годов. Оценка их правовой природы
зачастую не шла дальше простой констатации того факта, что они выступают в
качестве <обособленных центров> сосредоточения гражданских прав и обязанностей[351]. Иногда же под влиянием
сменовеховских концепций государственные тресты, в той мере, в какой они
способны к участию в гражданском обороте, объявлялись своеобразными частными
предприятиями, построенными по образцу предприятий капиталистических[352] или по крайней мере с
использованием опыта капиталистического предпринимательства, хотя и с
устранением многих его пороков[353].
Утверждения такого рода, как и аналогичные выводы
относительно природы советской кооперации, подверглись острой критике со
стороны П. И. Стучки. Но оставаясь и здесь верным своей двухсекторной теории,
П. И. Стучка приходил к выводу, что госорганы сохраняют социалистическую
природу лишь в сфере производства, а также в сфере отношений с
планово-регулирующими органами, т. е. там, где они подчиняются нормам
административно-хозяйственного права, а их юридическая личность не находит
непосредственного приложения. Если же, как писал далее П. И. Стучка,
<предприятия и госучреждения в обороте, в отношениях как с частником или
кооперативом, так и между собой участвуют по нормам ГК (где именно и
проявляется их юридическая личность. - О. И.), то они в этом обороте как раз
действуют не в своем специфическом качестве социалистических предприятий или учреждений>[354]. Как видно, автор не приписывает
признаков частного предприятия государственным юридическим лицам, в отличие от
характеристики, данной им кооперативным организациям. Он ограничивается
указанием лишь на негативный момент - на то, что, действуя как юридические
лица, госорганы уже не выступают в своем специфически социалистическом
качестве. Тем самым и критика ошибочных концепций оказывается в данном случае
гораздо более последовательной, хотя и не становится последовательной до конца.
Нужно также со всей определенностью подчеркнуть, что уже в
20-х го-дах при исследовании юридической личности госорганов доминирующее
распространение получают не те концепции, против которых П. И. Стучка направлял
острие полемики, а совершенно иные теоретические построения. Авторы таких
построений отдавали себе достаточно ясный отчет относительно социалистической
сущности государственных юридических лиц в СССР и, подходя к ним с этих
позиций, стремились выявить подспудные истоки государственного признания
гражданской правосубъектности за трестами и другими государственными
организациями.
Одна из первых попыток такого рода представлена в работе С.
Н. Ланд-кофа <Субъекты права (лица)>, опубликованной в 1928 г. в серии комментария
к ГК РСФСР, который издавался под редакцией С. М. Прушицкого и С. И. Реаевича.
Автор обращает внимание на то, что, поскольку в системе советского хозяйства
государство стало самым мощным хозяйствующим субъектом страны, возникла
необходимость в специальном разрешении вопроса об организационно-имущественном
обособлении государственных предприятий от самого государства. Решение этого
вопроса путем создания действующих на началах хозрасчета хозяйственных объединений
(трестов, комбинатов) потребовало предоставления каждому из них имущественной
самостоятельности, т. е. прав юридического лица. <Таким образом,
коллективная государственная собственность, разбиваемая по соображениям
целесообразности на отдельные части, является той материальной базой, которая
требует, ради технических удобств, юридического олицетворения. Комплексное
имущество объединения, которое все целиком предназначено для выполнения определенной
хозяйственной функции независимо от постоянной перемены отдельных его частей, является
субъектом права с ограниченной ответственностью>[355].
Иначе говоря, государственное юридическое лицо - это персонифицированная часть
государственного имущества.
Для характеристики сущности государственных юридических лиц
С. Н. Ландкоф считал, таким образом, вполне достаточным обрисовать их
материальную основу, полностью оставляя в стороне вопрос об их людском
субстрате. Это, естественно, не могло не обусловить фетишизации общественных
отношений с участием государственных юридических лиц, становящейся предельно
очевидной при установлении правоотношений между госорганами, социально-правовые
контакты которых пришлось бы объявить отношением друг к другу вещей в смысле
обособленных комплексов имущества. Кроме того, С. Н. Ландкоф неправильно
представлял себе и материальную основу госорганов, ибо вместо анализа общественных
отношений, складывающихся на базе и в процессе управления государственной
социалистической собственностью, он говорил лишь о соображениях
целесообразности и о некоторых технических удобствах, обеспечиваемых
расчленением государственного имущества на юридически обособленные части.
Между тем цивилистическая мысль того времени в лице ряда
своих представителей вполне осознавала соединенное действие двух факторов в
формировании юридических лиц - материальной основы и людского субстрата.
Так, Е. А. Флейшиц еще в 1924 г. писала, что в юридической
личности госоргана персонифицируется не самое имущество, а именно госорган как
хозяйственная организация. Но поскольку, по ее представлениям того времени,
юридическим лицом способен быть только собственник имущества, а объекты, закрепленные
за госорганами или приобретаемые ими, принадлежат на праве собственности
государству, тресты и иные государственные организации расценивались тем же
автором как формирующиеся, но еще не сложившиеся (<недоразвившиеся>)
юридические лица[356].
П. И. Стучка, имея в виду государственные учреждения,
говорил, что <к юридическим лицам относятся и учреждения, не подходящие вовсе
или так просто под понятие объединения лиц, но также представляющие собой
коллективную личность>[357]. Это
высказывание не получило дальнейшего развития в работах самого П. И. Стучки.
Трудно поэтому с достаточной определенностью установить, чтó он подразумевал
под коллективной личностью госорганов и о каком конкретном коллективе шла речь.
Но уже самое провозглашение тезиса о коллективном характере государственных
юридических лиц не оставляет никаких сомнений в том, что автор не сбрасывал со
счетов их людской субстрат и не сводил проблему исключительно к выявлению их
материальной основы.
То же самое можно сказать и о наиболее широко освещенной в
литературе 20-х годов теории юридической личности госорганов, автором которой
был А. В. Венедиктов и которая нашла свое отражение в его опубликованной двумя
изданиями в 1928 г. книге <Правовая природа государственных предприятий>.
А. В. Венедиктов придерживался в этой работе взглядов,
согласно которым государственный трест обладает двоякой природой: <В разных
областях отношений трест выступает то как орган государства, то как юридическое
лицо гражданского права>. Как орган государства он выступает в отношениях, лишенных
товарного содержания. Такова область <внутренних отношений>, отношений треста с
ВСНХ и другими планово-регулирующими учреждениями. Как юридическое лицо трест
выступает в случаях, когда закрепленное за ним государственное имущество должно
быть включено в сферу товарного обращения. Таковы отношения с <третьими
лицами>, т. е. с гражданами, кооперативными и даже государственными
организациями, когда последние проявляют всецело и исключительно свою функцию
юридических лиц. Только такие отношения приобретают характер отношений
правовых. <Отношения с <третьими лицами> - вот та сфера, в которой в первую и
главную очередь проявляется юридическая личность треста". Напротив, своим вышестоящим
органам трест противостоит <не как юридическое лицо гражданского права>, а как
орган того же государства, отношения которого, как госоргана, с другими
госорганами являются отношениями организационно-техническими, а не правовыми".
Этот последний вывод был обусловлен тем, что, как объяснял тут же А. В.
Венедиктов, <правовые отношения всегда субъектны, всегда предполагают наличие
субъектов права, общественно-произ-водственные отношения которых опосредствуются
как правовые>. Но госорганы, в каких бы отношениях они ни выступали, всегда
<скрывают за собой одного и того же субъекта - государство>. Во <внутренних> же
отношениях государство в лице определенных его органов функционирует на обоих
полюсах. Такие отношения лишены, следовательно, двусубъектности, а потому и не
могут квалифицироваться как отношения правовые. Правда, этот ход рассуждений не
помешал А. В. Венедиктову признать правовой характер за отношениями, складывающимися
между государственными трестами, хотя и они, как автор тогда утверждал, олицетворяют
собой всегда одного и того же субъекта - самое социалистическое государство.
Выход из столь затруднительного положения А. В. Венедиктов находил в указании
на то, что <атомизированный механизм товарного хозяйства, с одной стороны,
требует персонифицированного товаровладельца, с другой же - допускает, чтобы
один и тот же хозяйствующий субъект в товарном обороте выступал не в одном, а в
нескольких лицах>[358].
Изложенные выводы в одной своей части были несомненно ошибочными
и потому не только не вошли в научный арсенал советской цивилистической теории,
но и оказались впоследствии пересмотренными самим автором. Так обстоит с
отрицанием правовой природы <вертикальных> (или, по терминологии А. В.
Венедиктова, <внутренних>) отношений, лишенных гражданско-правового содержания,
но бесспорно облекаемых в административно-правовую форму. Такой же оценки
заслуживает трактовка экономической сущности юридического лица как товарной
формы государственной собственности, ибо подобная трактовка неизбежно сопряжена
с признанием в том или ином виде права собственности на государственное
имущество за самими госорганами. Нужно лишь обратить внимание на то, что
последнее положение, как и сведение людского субстрата госоргана к советскому
государству в целом, отвергнутое самим А. В. Венедиктовым, защищается и в
современных условиях некоторыми представителями как правовой, так и
экономической науки.
Но гораздо более существен тот факт, что теория А. В.
Венедиктова, развитая в 20-х годах, заключала в себе и много рационального, безоговорочно
принятого нашей наукой и широко используемого ею в качестве повседневно
применяемого рабочего инструментария. Не вызывают, в частности, никаких сомнений
его суждения о субъектном характере правовых отношений уже просто как отношений
общественных. В связи с этим вполне оправдана одна из исходных посылок теории
А. В. Венедиктова, состоящая в том, что притязать на научность может лишь такая
конструкция юридического лица, которая учитывала образующий его людской
субстрат, хотя впоследствии эта посылка и вызвала к себе со стороны некоторых
авторов весьма критическое отношение. Правильна также сама по себе идея
экономической обусловленности юридической личности госорганов наличием
товарно-денежных отношений, несмотря на то, что, как уже было отмечено, она не
нашла в работах А. В. Венедиктова того времени необходимого конкретного
воплощения.
При всем, однако, различии, если не противоположности,
теорий А. В. Венедиктова и С. Н. Ландкофа их объединяет тот общий момент,
что обе они опирались на меновую концепцию, а потому вышли из употребления
одновременно с тем, как эта концепция была отвергнута и заменена учением о
едином хозяйственном праве. Приходится вместе с тем констатировать, что
длившийся вплоть до 1938 г. период безраздельного господства учения о едином
хозяйственном праве оказался малоплодотворным для разработки советской теории
юридических лиц. В Курсе советского хозяйственного права, опубликованном в 1935
г., С. Н. Братусь, обращаясь к правовому положению госорганов, не шел дальше общей
характеристики хозрасчетной организации как субъекта, который персонифицирует
государственную социалистическую собственность[359].
Аналогичными указаниями ограничивалась и приведенная здесь же общая обрисовка
юридической личности кооперативно-колхозных организаций: в данном случае этот
институт фигурирует как метод персонификации кооперативной собственности[360]. Учение о юридических лицах и не
могло занять подобающего ему места в Курсе хозяйственного права, так как,
соответственно самой идее построения, этот Курс специально такого учения не
выделяет. Вопрос о юридических лицах рассматривался в нем как один из вопросов
общего учения о лицах в разделе, посвященном организационной структуре
народного хозяйства СССР.
Но если хозяйственно-правовая концепция 30-х годов не
сделала каких-либо новых шагов в разработке цивилистической теории советских
юридических лиц, то она все же знаменовала собой в этом вопросе новый этап с
точки зрения анализа социальной сущности, организационной структуры и
экономических предпосылок участия в имущественных отношениях государственных и
кооперативных организаций[361]. Теперь
уже не только не ставится под сомнение социалистическая природа юридической
личности как государственных, так и кооперативно-колхозных организаций, но и
подвергаются уничтожающей критике прямые или даже косвенные высказывания
противоположного характера. Выявляются столь важные для самого признания
государственных предприятий юридическими лицами двух- и трехзвенная системы их
подчинения, а соответственно этому - организация работы предприятия на началах
полного или внутреннего хозрасчета. Центральное место среди
кооперативно-колхозных организаций отводится колхозам с изучением различных их
уставных форм, методов организации, структуры имущества и т. д. Именно
поэтому, несмотря на бросающиеся в глаза различия в подходе к юридическим лицам
со стороны хозяйственно-правовой и пришедшей ей на смену концепции,
конкретно-фактический материал, который первая накопила и обобщила, явился для
второй исходным пунктом в ее собственных научных изысканиях.
Такие изыскания в период с 1938 по 1955 г. шли по разным
направлениям. Но, несомненно, центральное место среди них заняло то направление,
родоначальником которого был А. В. Венедиктов и которое приобрело известность
под наименованием теории коллектива.
Эта теория впервые формулируется А. В. Венедиктовым в 1940
г. в его статье <Органы управления государственной социалистической собственностью>[362], а свое фундаментальное
обоснование она получила в опубликованной в 1948 г. книге <Государственная
социалистическая собственность>. Как и раньше, А. В. Венедиктов связывает
юридическую личность госорганов с сохранением товарно-денежных отношений в советской
экономике, отказываясь лишь от освещения имущественных прав государственных
юридических лиц с помощью понятия товарной формы государственной собственности.
Такой методологический подход к рассматриваемой проблеме, не вызывающий
каких-либо возражений, позволил А. В. Венедиктову, благодаря неуклонному
следованию ему, правильно решить ряд относительно частных вопросов, связанных с
этой проблематикой.
В частности, закрепляя в ст. 19 правило о том, что
юридическими лицами являются государственные предприятия и их объединения, переведенные
на хозяйственный расчет, ГК 1922 г. не формулировал такой же общей нормы для признания
юридической личности за государственными учреждениями. Это дало повод М. С.
Липецкеру в учебнике 1938 г. утверждать, что все учреждения, прямо не
признанные юридическими лицами, таковыми и не являются, а в качестве носителя
гражданских прав и обязанностей, возникающих из деятельности учреждений,
выступает непосредственно государство[363]. Позиция
М. С. Липецкера была в 1939 г. несколько смягчена Д. М. Генкиным, предложившим
отличать государственные бюджетные учреждения от органов государственного
управления с тем, чтобы первые считались юридическими лицами, а за последними
это качество не признавалось[364]. Но уже
в 1954 г. на дискуссии о юридических лицах М. О. Рейхель вновь воспроизводит
взгляд, ранее защищавшийся М. С. Липецкером и затем получивший весьма широкую поддержку[365]. Понятно, что если согласиться с
таким взглядом, то было бы невозможно объяснить природу имущественных отношений
с участием государственных учреждений, которые прямо в законе юридическими
лицами не признаны, однако в силу самой системы их организации способны к
установлению этих отношений. А. В. Венедиктов еще в 1928 г. первым обратил
внимание на то, что отмеченная способность есть следствие наделения
руководителей соответствующих учреждений правами распорядителей кредитов, и
предлагал все учреждения такого рода считать юридическими лицами. В действующем
гражданском законодательстве это предложение воплощено в виде общей нормы,
закрепленной ст. 11 Основ и соответствующими ей статьями всех без исключения
гражданских кодексов союзных республик.
Но дело не столько в отдельных, хотя иногда и очень важных,
частностях, сколько в разработке общего учения о советских государственных
юридических лицах. Главные положения этого учения, как оно воплотилось в теории
коллектива, сводятся к тому, что в основе гражданской правосубъектности госорганов
лежит не только единство государственной социалистической собственности, но и
оперативное управление ее составными частями. Единство государственной
собственности означает, что за каждым госорганом как юридическим лицом стоит
собственник находящегося в его управлении имущества - советский народ,
организованный в государство. Оперативное же управление выделенной госоргану частью
государственного имущества по воле народа, проводником которой является
назначенный государством ответственный руководитель (директор, заведующий,
начальник и т. п.), осуществляет не только этот руководитель, а
возглавляемый им коллектив рабочих и служащих госоргана в целом, поскольку
именно в их производственных и иных действиях воплощается деятельность самого
государственного юридического лица. Сообразно с этим <советский
социалистический хозяйственный орган (госпредприятие) может и должен быть
определен как организованный государством коллектив рабочих и служащих во главе
с его ответственным руководителем, на который государство возложило выполнение
определенных государственных задач и которому оно предоставило для
осуществления этих задач соответствующую часть единого фонда государственной собственности>[366].
Изложенная теория первоначально вызвала критику в гораздо
большей степени, чем поддержку. В общетеоретическом плане ее поддержал в конце
40-х - начале 50-х годов только С. Н. Братусь - сперва в книге <Юридические
лица в советском гражданском праве> (1947 г.), а затем в Курсе гражданского права
<Субъекты гражданского права> (1950 г.)[367].
Ее не могли также не использовать многие авторы, специально исследовавшие
проблему гражданско-правовой ответственности[368],
ибо распространить на юридические лица такие условия возложений этой
ответственности, как вина или причинная связь, без выявления коллективной
природы госорганов вообще едва ли возможно.
Небезынтересно, однако, что распространению влияния теории
коллектива в определенном смысле способствовали и ее критики, так как все они
оказались единодушны в одном выдвигавшемся против этой теории возражении: идея
коллектива стирает грани различия между госорганами и кооперативно-колхозными
организациями. Но в таком случае по крайней мере негативно признавалось, что
кооперативно-колхозные организации как юридические лица уже вне всякого
сомнения являются определенным образом организованными коллективами. Это
позволило впоследствии и самому А. В. Венедиктову, не прекращавшему дальнейшей
разработки своей теории, представить ее как общую для всех советских юридических
лиц с разграничением в пределах единого понятия коллектива отдельных видов
по-разному организованных коллективных образований (государственных,
кооперативно-колхозных и общественных организаций)[369].
Впрочем, определенные шаги в том же направлении, хотя и с несколько иной
стороны, были им сделаны уже в книге <Государственная социалистическая
собственность>.
Обращаясь к юридической личности вышестоящих кооперативных
звеньев - кооперативных союзов, А. В. Венедиктов подчеркивал, что в них
происходит отделение <правления> имуществом от права собственности аналогично
тому, как такое отделение происходит в государственных органах. На этом основании
автор приходил к выводу, что за кооперативным союзом (имелась в виду
промысловая кооперация) как юридическим лицом стоят: "1) коллектив членов всех
объединяемых им артелей - в качестве действительного собственника имущества
союза как кооперативного объединения:; 2) коллектив рабочих и служащих союза,
возглавляемый правлением союза и собранием уполномоченных всех артелей, как тот
коллектив, который непосредственно осуществляет задачи данного юридического
лица (союза) и в непосредственное оперативное управление которого выделено
имущество, предназначенное для осуществления этих задач"[370].
Здесь уже речь идет о кооперативных коллективах, не столько
отличающихся от государственных, сколько сходных с последними даже по системе
своей организации. Недаром Д. М. Генкин, всегда остававшийся одним из наиболее
решительных противников теории коллектива, уязвимость приведенных рассуждений
А. В. Венедиктова в том как раз и усматривал, что они якобы приводят к
конструированию собственности кооперативной системы на основе принципа единства
фонда, на самом деле характерного лишь для государственной социалистической собственности[371]. И только в виде
труднообъяснимого парадокса можно, предвосхищая последующее изложение,
сослаться на то, что основанная на тождественных научных посылках идея общего
понятия оперативного управления, применимого как к государственной, так и ко
всем другим формам социалистической собственности, была выдвинута впоследствии
самим Д. М. Генкиным и прочно вошла в арсенал широко используемых в нашей науки
цивилистических категорий.
Дело, однако, не ограничивалось одной только критикой теории
коллектива. Ей были противопоставлены и три другие теории.
Первая из них, кратко именуемая теорией государства,
принадлежит С. И. Аскназий[372]. Исходя
из того, что единым и единственным собственником государственного имущества
является самое социалистическое государство и что при установлении гражданских
правоотношений с участием госорганов в их основе лежит государственная
собственность, С. И. Аскназий пришел к выводу, что за каждым государственным
юридическим лицом стоит Советское государство в целом как всенародный организованный
коллектив. Индивидуализацию же госоргана следует искать не в стоящем за ним
людском коллективе, а в специфике того участка, на котором осуществляется его
деятельность. <За каждым данным предприятием, - формулирует свой конечный вывод
С. И. Аскназий, - оказывается один и тот же субъект, однако не в единстве всех
своих функций, а организующий именно данный участок своей работы, на котором
должен быть достигнут определенный хозяйственный эффект... Таким субъектом является
государство, взятое, однако, не в единстве всех своих функций, а действующее
лишь на определенном участке социалистической системы, т. е. хозяйственно
использующее определенное имущество при посредстве определенного коллектива работников>[373].
Вторая теория - теория директора - в наиболее развернутом
виде представлена в работах Ю. К. Толстого[374].
Эта теория основывается на том, что единственным субъектом, управомоченным
выражать волю госоргана в сфере правоотношений, является его руководитель -
директор, воля которого определяется волей государства и в то же время не
зависит от воли работников госоргана. Он же, директор, в соответствии с
плановыми заданиями государства осуществляет правомочия по владению, пользованию
и, в известных пределах, распоряжению выделенным в оперативное управление
госоргана имуществом. Следовательно, <за каждым государственным юридическим
лицом стоят: 1) само социалистическое государство как единый и единственный
собственник предоставленного госоргану имущества; 2) ответственный руководитель
госоргана, который получает от государства средства производства и другое
имущество и, не становясь, разумеется, его собственником, утверждается как
уполномоченный Советского государства по управлению этим имуществом согласно
планам, преподанным государством>[375].
Третья теория - теория социальной реальности - в основных
своих чертах, хотя и без использования этого наименования, была изложена в 1948
г. Н. Г. Александровым. Усмотрев юридический натурализм в самих попытках
обнаружения людского субстрата юридического лица, Н. Г. Александров определял
его как <особое отношение между людьми по поводу имущества, отношение,
заключающееся в том, что известный имущественный комплекс для обеспечения тех
или иных общих интересов передается в управление тем или иным дееспособным
лицам (<органам> юридического лица). Последние от имени юридического лица
приобретают имущественные правомочия, реализуемые для пополнения данного имущественного
комплекса, и принимают имущественные обязанности, выполняемые за счет средств
этого комплекса"[376]. Но если
Н. Г. Александров говорил о конкретных людях хотя бы в связи с характеристикой
органов юридического лица, то на дискуссии 1954 г. С. И. Вильнянский объявил
бесплодной какую бы то ни было постановку вопроса о людском субстрате
юридических лиц[377], а Д. М.
Генкин как на самой этой дискуссии, так и в работе 1955 г. отмечал, что вполне
достаточно признания юридического лица такой же социальной реальностью, какой
являются другие субъекты права, чтобы отпала необходимость в поисках иного его
общественного содержания[378].
Можно без всякого преувеличения сказать, что сторонники
теории социальной реальности не столько решали проблему юридического лица,
сколько уклонялись от ее разрешения. Что юридическое лицо - социальная
реальность, это, конечно, не подлежит никакому сомнению и как нечто само собой
разумеющееся признается и авторами других только что рассмотренных теорий:
иначе они не обращались бы ни к выявлению людского субстрата, ни к
характеристике экономической основы юридического лица. Но социальных
реальностей существует огромное множество. Ими являются также само право, правовые
нормы, отдельные юридические акты, правоотношения и т. п. Какую бы из
перечисленных реальностей мы ни взяли, она получает в науке и более конкретную
характеристику, всегда включающую указания на субъектный момент: норма права
выражает волю государства, правоотношение устанавливается между конкретными
лицами и т. д. Иначе и быть не может, так как общественная природа того
или иного явления остается не распознанной и не раскрытой до тех пор, пока не
получен ответ на вопрос - отношения между какими людьми, группами людей,
классами данное явление выражает. Одно только упоминание об отношениях, на базе
которых органы юридического лица пополняют и расходуют его имущество, ответа на
этот вопрос не дает.
Не обеспечивается теорией социальной реальности и
сколько-нибудь ощутимый эффект чисто практического порядка. Ею невозможно воспользоваться
при решении проблемы гражданско-правовой ответственности и многих других
проблем, для которых учение о юридических лицах обладает прикладной
значимостью. действительно, возложение ответственности предполагает
определенный волевой акт - акт неправомерно-виновного поведения, находящегося в
причинной связи с возникшими отрицательными последствиями. В чем воплощается
такое поведение у привлекаемых к ответственности юридических лиц, если они - не
более чем социальная реальность?
Д. М. Генкин, имея в виду гражданско-правовую
ответственность госорганов, пытался обосновать ее ссылкой на ч. 2 ст. 119 ГК
РСФСР 1922 г., вводившую ответственность за чужую вину[379].
Но тогда нужно было бы признать, что все работники госоргана, в том числе
директор, не включаются в его состав, а противостоят ему как те лица, которым
госорган перепоручает выполнение своих обязательств. Поскольку же все функции
госоргана выполняют его работники, то сам госорган, если работники не входят в
его состав, превращается в какую-то передаточную инстанцию по отношению к
<другим лицам> и <центр приурочения ответственности> за действия этих лиц.
Полная несовместимость таких построений с действительной сущностью
государственных юридических лиц настолько очевидна, что в особом доказывании
едва ли нуждается.
Нельзя пройти и мимо того факта, что в пределах такой
социальной реальности, как юридическое лицо, имеются различные ее разновидности,
например государственные и кооперативно-колхозные организации. Важно поэтому
выявить не только специфику юридического лица по сравнению с другими социальными
реальностями, но и особенности каждой более частной социальной реальности в
границах общего понятия юридического лица.
Д. М. Генкин учитывает выдвинутое требование, когда
обращается к правовому положению кооперативно-колхозных организаций: <Для колхоза,
промысловой артели, сельского потребительского общества как юридических лиц
характерно наличие коллектива членов, выражающих в правовом отношении волю этих
организаций>[380]. Иной подход обнаруживается
им применительно к государственным организациям: <Госорган - это не
обособленное имущество, а юридическое лицо, являющееся социальной реальностью,
наделяемое имуществом для достижения возложенных на юридическое лицо задач>[381]. Но приведенная характеристика
вполне распространима и на кооперативно-колхозные организации, признанные
юридическими лицами. А если там она нуждается в дополнении указанием на коллектив
членов, выражающих волю юридического лица, то должен быть отмечен и
существенный признак, специфический именно для государственных юридических лиц.
Не приводя такого признака, сторонники теории социальной реальности едва ли
могут оспорить бросающуюся в глаза незавершенность их учения, остающегося пока
лишь в рамках постановки проблемы, очень далекой от ее разрешения.
С этой точки зрения как теория государства, так и теория
директора обладают сравнительно с теорией социальной реальности несомненными
преимуществами. они совпадают с теорией коллектива в том смысле, что так же,
как и последняя, стремятся к выявлению конкретных отношений между людьми,
получающих в институте юридического лица свое правовое закрепление. Вместе с
теорией коллектива они рассматривают кооперативно-колхозные организации как
юридические лица, построенные по модели коллектива, опирающегося на членство. И
лишь в характеристике людского субстрата государственных юридических лиц они
расходятся не только с теорией коллектива, но и друг с другом, сводя такой субстрат
либо к одному лишь всенародному коллективу (государству), либо также к
директору как назначенному государством ответственному руководителю госоргана.
Это расхождение настолько существенно, что полемика между сторонниками названных
теорий не уступает в своей остроте той критике, которой подвергается теория
социальной реальности или теория коллектива.
Главный недостаток теории государства усматривается в том,
что она не раскрывает сущности правовых отношений, устанавливаемых между госорганами,
ибо если за каждым госорганом стоит государство и только государство, то
правовые отношения между двумя государственными организациями становятся
отношениями государства с самим собой. Эта теория зиждется всецело на том, что
экономическую основу госоргана как юридического лица образует государственная
социалистическая собственность, и упускает из виду осуществляемое госорганом
оперативное управление выделенным ему имуществом. Но если субъектом права
государственной собственности является государство, то этого отнюдь нельзя
сказать о субъекте оперативного управления, которое, таким образом, оказывается
бессубъектным в трактовке подобного рода. Что же касается гражданско-правовой
ответственности и других конкретных практических проблем, то на почве теории
государства они неразрешимы в такой же мере, как и с позиций теории социальной
реальности.
Главный недостаток теории директора усматривается в том, что
она приводит к отождествлению государственного юридического лица с его органом,
каковым и является директор. Вследствие этого отношения, которые складываются
между госорганом и его директором, независимо от того, считать ли их
двусубъектными или выражением связи целого и части, выступают как отношения
одного и того же субъекта (целого) с самим собой. Эта теория зиждется на том,
что юридически целенаправленные акты в сфере гражданского оборота вправе
совершать лишь орган юридического лица. но участие госоргана в гражданском
обороте не исчерпывается заключением договора, а требует также его исполнения,
которое не может быть обеспечено только действиями директора. Гражданские
правоотношения с участием госорганов, кроме того, формируются или преобразуются
в связи с совершенными деликтами либо привлечением к ответственности за
нарушение договорного или иного обязательства. На вопрос об определении
оснований такой ответственности применительно к государственным юридическим
лицам сами авторы теории директора вовсе не отвечают. Практически же этот
вопрос должен ими решаться по правилам об ответственности за действия директора
как за свою вину и за действия других работников - как за чужую вину, если нет
оснований для вменения директору вины в ненадлежащем выборе работника или
неосуществлении должного надзора за ним. А в таком случае теория директора
страдает хотя и в несколько уменьшенном объеме, но по сути дела теми же
практическими недостатками, что и теория социальной реальности в том виде, в
каком ее развивал Д. М. Генкин.
Неудивительно поэтому, что в ходе дальнейшего развития
советской цивилистической мысли ни теория государства, ни теория директора не
встретили поддержки с чьей-либо стороны. Не приводили для подкрепления этих
теорий новых аргументов и сами их авторы. В работах, появившихся начиная с 1956
г., если и фигурирует какая-либо иная концепция, кроме теории коллектива, то
лишь концепция социальной реальности. Но она представлена уже в варианте,
существенно отличающемся от первоначального, о чем свидетельствует одна из
немногочисленных публикаций в ее защиту - работа Б. Б. Черепахина <Волеобразование
и волеизъявление юридического лица>[382].
Как и другие сторонники теории социальной реальности, автор
не допускает самой постановки вопроса о том, ктó стоит за фигурой юридического
лица. Этот вопрос, с его точки зрения, в такой же степени неправомерен, как и по
отношению к гражданину, хотя он тоже становится субъектом права в своем качестве
социальной реальности, а не психо-физической особи. Тем не менее Б. Б.
Черепахин не отрицает роли ни директора, ни коллектива работников в
существовании и осуществлении юридической личности госорганов. По его мнению,
сделкоспособность государственных юридических лиц приурочивается к их органам,
а деликтоспособность - к деятельности всего возглавляемого этими органами
коллектива. Такой ход рассуждений позволил автору утверждать, что
ответственность государственного юридического лица за действия своих
работников, в которых воплощается его деятельность, есть ответственность за
свои, а не за чужие действия. Но тем самым он покинул в известной мере и почву
теории социальной реальности, примкнув отчасти к теории директора и в еще более
значительных масштабах к теории коллектива.
Именно последней теории в период второй кодификации
советского гражданского законодательства было суждено, наряду с критическими
соображениями, встретить самую широкую поддержку в литературе, а затем и
определенное законодательное признание.
Опровержение некоторых критических аргументов, выдвинутых
против теории коллектива, особых затруднений не вызывало. Так обстояло,
например, с указанием критиков на то, что если за госорганом стоят два
коллектива - коллектив работников и государство в целом, то в рамках последнего
и теории А. В. Венедиктова не удалось избежать <отношений с самим собой> в
области правовых контактов между самими госорганами. Не следует смешивать
отношения между частями целого (между госорганами как органами государства) с
отношением целого к самому себе: последнее исключено, а первое вполне возможно,
хотя бы целое само предопределяло характер отношений между своими частями.
Другие критические аргументы ставили сторонников теории
коллектива в весьма затруднительное положение. так обстояло дело, в частности,
с указанием на трудовой коллективный договор, который заключается между
администрацией предприятия и профсоюзом, объединяющим весь коллектив его работников,
т. е. между частью и целым, в которое входит эта часть. Представляется,
однако, что субъектом коллективного договора является именно администрация, а
не предприятие в целом (как в свое время полагали сами сторонники теории
коллектива) и, значит, в нем участвуют два разных коллектива. Правда, один из
них по отношению к другому выступает как часть по отношению к целому. Но
правовые связи между частью и целым столь же возможны, как и между разными
частями единого целого.
Третьи критические аргументы обращали внимание на действительно
уязвимые места теории коллектива и тем самым содействовали ее дальнейшему
совершенствованию. Так именно обстояло дело с выяснением роли коллектива в
формировании юридически значимой воли госоргана как юридического лица.
Сторонники этой теории показали, однако, что исходящий от юридического лица,
как и от любого другого субъекта, волевой акт представляет собой определенный
процесс, лишь завершающийся изъявлением юридически значимой воли, но не
сводящийся к такому изъявлению. И если обладающее правовой силой в сфере гражданского
оборота волеизъявление приурочивается к актам органов государственных
юридических лиц, то подготовка таких актов и реализация возникших из них прав и
обязанностей предполагают деятельность всего коллектива рабочих и служащих госоргана[383]. Что же касается деликтоспособности,
то применительно к ней теперь уже закон в лице Основ гражданского
законодательства 1961 г. и республиканских гражданских кодексов 1963 - 1964 гг.
прямо признает деятельность рабочих и служащих деятельностью самого
юридического лица.
Позиции теории коллектива получили легальную поддержку и в
ряде других направлений. Нормативные акты, изданные в конце 50-х го-дов и в
последующие годы, усилили роль производственного коллектива благодаря
образованию постоянно действующих производственных совещаний, введению
обязательного обсуждения на них многих хозяйственных вопросов впредь до
принятия окончательного решения директором, передаче для совместного
осуществления администрацией и фабзавместкомом правомочий, связанных с
управлением поощрительными фондами, и др. Свое откристаллизованное воплощение
этот законотворческий процесс нашел как в принятом 4 октября 1965 г. Положении
о социалистическом государственном производственном предприятии[384],
так и вообще в относящемся к тому же времени законодательстве об экономической реформе[385].
Под влиянием этих фактов численность сторонников теории
коллектива начинает все более возрастать. К ним присоединяются и некоторые из
былых противников этой теории[386], воспроизводимой
в качестве единственно правильной как в учебной литературе[387],
так и (иногда с некоторыми модификациями)[388]
в литературе монографической.
В работах последнего времени центральное место занимает уже
не вопрос о людском субстрате государственных юридических лиц, а проблемы иного
характера, такие, как организация хозрасчета на государственных предприятиях,
сочетание гражданской правосубъектности юридического лица с административной
правосубъектностью его внутренних подразделений, правовое положение государственных
предприятий в отношениях друг с другом и с вышестоящими органами и т. п.[389] В связи с постановлением ЦК КПСС
и Совета Министров СССР от 2 марта 1973 г. <О некоторых мероприятиях по
дальнейшему совершенствованию управления промышленностью>[390]
и созданием на его основе промышленных и производственных объединений усиленное
внимание привлекает к себе правовое положение как самого объединения, так и
отдельных его частей.
Что касается производственных объединений, то вопрос об их
правовом статусе более или менее ясен. Поскольку входящие в их состав производственные
единицы не обладают качествами, обязательными для самостоятельных предприятий,
сами объединения становятся укрепленными предприятиями с признанием за ними
прав юридического лица. Возникающая здесь своеобразная научно-практическая проблематика
обусловлена лишь тем, что, не будучи юридическими лицами, производственные
единицы могут все же заключать хозяйственные договоры. Но такие договоры
считаются заключенными от имени объединения и под его ответственность. Они
знаменуют поэтому не формирование специфической, ранее не встречавшейся
правосубъектности производственных единиц, а использование таких методов
осуществления правосубъектности объединений, которые доступны обычным
предприятиям только в случаях образования филиалов.
Сложнее обстоит дело с промышленными объединениями, которые,
в отличие от объединений производственных, не упраздняют юридической личности
объединившихся предприятий, но предполагают образование наряду с ними особого
органа - управления, руководящего работой всего объединения и осуществляющего в
процессе такого руководства также отдельные оперативно-хозяйственные функции.
Каков правовой статус этого органа и как он соотносится с правовым статусом
объединения в целом?
Поставленный вопрос не нашел в правовой науке однозначного
разрешения. Ю. Г. Басин, например, предлагал считать юридическими лицами и
объединение, и входящие в его состав предприятия: объединение - в пределах
централизованных фондов и заключения договоров в интересах всей представляемой
им хозяйственной системы, а предприятия - в пределах закрепленного за ними
имущества и договоров, обслуживающих их собственные хозяйственные потребности.
И только в той мере, в какой управление или иной руководящий орган выполняет
собственные оперативно-хозяйственные функции, выступая от своего имени, а не от
имени объединения, юридическим лицом, по концепции Ю. Г. Басина, становится
также сам этот орган[391]. Как
единый субъект права объединение расценивается и авторами, включающими в сферу
его оперативного управления помимо централизованных фондов, также имущество,
закрепленное за объединенными предприятиями[392].
Но, не говоря уже о том, что <двойное> оперативное управление одним и тем же
имуществом не согласуется с юридической самостоятельностью объединенных
предприятий, его оборотной стороной неизбежно явилось бы <раздельное>
оперативное управление, столь не неприемлемое, как неприемлема в условиях
социалистического хозяйствования <разделенная> собственность.
Выдвигалась и другая конструкция, приурочивающая права юридического
лица только к руководящему органу, но не к самому объединению[393].
Именно эта конструкция получила поддержку в Общем положении о всесоюзном и
республиканском промышленных объединениях[394],
п. 5 которого признает юридическим лицом не объединение, а только его
управление.
Непосредственной теоретической реакцией на это
законодательное правило явилось утверждение, что отныне не только о юридической
личности, но и вообще о какой бы то ни было правосубъектности объединения не
может быть речи[395]. Тем не
менее тут же отмечалось, что <хозяйственная система, не являясь субъектом
права, имеет важное правовое значение. Ей устанавливаются плановые задания,
выделяются ассигнования из государственного бюджета, фонды на
материально-техническое снабжение, кредитные лимиты>[396].
Еще более показателен тот факт, что в самом Положении промышленное объединение
рассматривается как единый производственно-технический комплекс (п. 1), а
самостоятельные балансы управления и предприятий предложено включать в водный
баланс объединения (п. 29). Тем самым административная
(административно-хозяйственная, административно-плановая) правосубъектность
промышленных объединений уж во всяком случае не может быть поставлена под
какое-либо сомнение. Такая правосубъектность молчаливо предполагается в
публикациях, ограничивающихся указанием лишь на то, что промышленное
объединение не является юридическим лицом[397].
Вместе с тем она без всяких колебаний констатируется теми, кто подчеркивает,
что <проблема правосубъектности не исчерпывается вопросом о юридическом лице> и
что <субъектами юридических отношений, опосредствующих плановое управление,
могут быть организации..., не являющиеся юридическими лицами>[398].
Очевидно также, что отсутствие в Положении прямого указания
на юридическую личность промышленного объединения отнюдь не закрывает пути к ее
доктринальному обоснованию. Истории советской цивилистической мысли известны
случаи предвосхищения прямого законодательного признания прав юридической
личности благодаря анализу конкретных субъективных прав, предоставленных по
закону организациям определенных видов. Если предпосылки для подобного анализа
содержатся в законодательстве о промышленных объединениях, то и извлечение
соответствующего общего вывода не представляло бы собой ничего неожиданного.
Необходимо в то же время отметить, что на дискуссию о
правовом положении объединений и еще в большей степени на общую дискуссию о
юридическом лице наложили в последние годы отпечаток некоторые тенденции,
наметившиеся в развиваемом рядом авторов учении о хозяйственном праве. Наиболее
характерная их устремленность обращена к ликвидации грани между юридическими
лицами и иными организационно-правовыми образованиями, к критической оценке
либо даже к прямому отрицанию самого понятия юридического лица. Чтобы уяснить
сущность таких тенденций, нужно вспомнить об одной из важнейших особенностей
понятийного аппарата любой, в том числе юридической науки, состоящей во
взаимном согласовании отдельных элементов этого аппарата, которое опирается на
субординационное или координационное их взаимодействие.
Координационные связи устанавливаются между такими научными
понятиями, которые, не перекрещиваясь друг с другом в логическом объеме,
выступают как однородные по характеру отражаемых в них объектов, а потому могут
быть объединены на базе более широких обобщений. При этом равновеликость
логических объемов сопоставляемых понятий обусловливает их прямую, а
разновеликость - косвенную координацию. Поскольку, например, понятия
административного проступка и уголовного преступления как общеотраслевые
равновелики по объему, а как однопорядковые объединены в категории
правонарушения, они находятся в отношениях прямой координации. Напротив,
понятия административного проступка и преступления против личности состоят в
отношениях косвенной координации, ибо их объемы разновелики, и они могут стать
соизмеримыми лишь после того, как общеотраслевой категории административного
проступка внутриотраслевое понятие преступления против личности будет противопоставлено
через отраслевую же категорию уголовного преступления.
Субординационные связи также предполагают однородность понятий
по характеру отражаемых ими объектов. Но они либо перекрещиваются в объемах, и
тогда возникает логическая субординация, либо, оставаясь вне объемного
взаимопересечения, выполняют служебную роль одно по отношению к другому, и
тогда возникает субординация функциональная. Наиболее привычна благодаря своей
повседневной обиходности логическая субординация, сообщающая о себе всякий раз,
когда сопоставляются видовые и родовые понятия, например, правовой и социальной
нормы или гражданского и вообще социалистического правоотношения. Сравним,
однако, такие явления, как правосубъектность и представительство.
Представительство не составляет вида правосубъектности и не восходит к ней как
к своему ближайшему или более отдаленному роду. Но в определенных
обстоятельствах правосубъектность реализуется через представительство, а
представительство при всех условиях обслуживает реализацию правосубъектности.
Поэтому и его понятие опирается на правосубъектность как на свою исходную
категорию, хотя в смысле логического объема не уступает этой категории ни в
малейшей степени.
Но строится ли субординационная связь как логическая или функциональная,
она, подобно связи координационной, тоже бывает прямой и косвенной. Все зависит
от того, примыкают ли взаимосвязанные понятия друг к другу непосредственно или
разделены определенными промежуточными звеньями. Нет никаких сомнений в том,
что с общей категорией социальной нормы понятие юридической нормы состоит в
прямой, а понятие отраслевой нормы - в косвенной логической связи. С не меньшим
основанием можно утверждать, что к категории правосубъектности от понятия
представительства ведет прямая, а от понятия полномочия представителя -
косвенная функциональная связь.
При выработке научных понятий важно не только соблюсти
требования, предъявляемые к их образованию, но и безошибочно определить место,
отводимое вновь созданному понятию в общем понятийном аппарате данной науки или
системы наук. Неправильно образованное понятие не работает. Но оно не работает
само по себе, не вызывая аритмии в функционировании всего научно-понятийного
аппарата. Когда же допускаются погрешности в установлении координационных или
субординационных связей между двумя или несколькими понятиями, это сказывается
как на понимании каждого из них в отдельности, так и на соединенном
использовании целой их совокупности.
Такие именно погрешности и наблюдаются в предложении А. Б. Годеса,
одного из сторонников теории хозяйственного права, присоединить к
субординационному логическому ряду <субъект права - юридическое лицо> еще одну
логическую рубрику - внутрихозяйственное юридическое лицо как субъект права с
ограниченной правоспособностью. При этом, как разъясняет автор, если
юридическое лицо - хозрасчетное предприятие в целом, то внутрихозяйственным
юридическим лицом является цех, участок или аналогичное другое внутреннее звено
предприятия[399].
Известно, однако, что юридическое лицо - субъект
гражданского права. Этого не отрицают как сам А. Б. Годес, так и его
единомышленники по концепции хозяйственного права[400].
Как таковое юридическое лицо способно быть носителем субъективных гражданских
прав и обязанностей. А раз внутрихозяйственное - это тоже юридическое лицо, но
лишь с ограниченной правоспособностью, оно должно соотноситься с <полным>
юридическим лицом как вид с родом и, таким образом, состоять с ним в отношениях
логической субординации. Тем самым проливается свет и на тайный смысл
приписываемого внутренним звеньям предприятия свойства ограниченной
правоспособности. Такое свойство означает не что иное, как способность обладать
хотя и не всеми, но уж во всяком случае отдельными правомочиями и обязанностями
из числа доступных предприятию как юридическому лицу в общепринятом его
понимании. И как только это становится очевидным, так сразу же выясняется
беспочвенность самого новообразованного понятия: внутрихозяйственных юридических
лиц не бывает уже потому, что ни одно гражданское право и ни одна гражданская
обязанность никогда не принадлежали и не могли принадлежать не хозрасчетному
целому, а внутрихозяйственной части - не единому предприятию, а отдельному его
подразделению.
Но если рассматриваемая концепция не выдерживает критики с
точки зрения логической, то, быть может, она оправдана в плане функциональной
субординации, или если не субординации, то по крайней мере координации
соответствующих понятий? Поскольку внутренним звеньям закрыт доступ к внешним отношениям,
в которых реализуется юридическая личность предприятия, функциональная
субординация понятия <полного> и <внутрихозяйственного> юридического лица
мыслима не в большей степени, чем логическая. Что же касается координационной
связи, то, не говоря уже о ее несовместимости с реальным соотношением таких
образований, как цех и предприятие, она не согласуется с самой идеей противопоставления
лицу, действующему <вовне> с полнообъемной правоспособностью, субъекта, функционирующего
лишь <внутри> и только с ограниченной правоспособностью.
Остается поэтому предположить, что, выдвинув научное понятие
на словах, А. Б. Годес фактически не пошел дальше образования нового термина,
призванного, несмотря на свое <цивилистическое> звучание, обозначить далеко не
"<цивильные> явления. Но едва ли возможно раздвинуть рамки использования
сложившейся терминологии путем переноса из привычной в парадоксальную для нее
ситуацию. По этой причине <внутрихозяйственное юридическое лицо> - термин не
более перспективный, чем <обязательство по внутрихозяйственным поставкам>, как
именует тот же автор завершающееся созданием готового продукта перемещение из
цеха в цех сырья, материалов, полуфабрикатов и других материальных ресурсов[401].
Наряду со стремлением продолжить логический ряд <субъект
права - юридическое лицо> по нисходящей линии делаются шаги к тому, чтобы в
рамках хозяйственного права исключать из этого ряда категорию юридического лица
и в то же время удлинить его при помощи понятия <компетенция> в восходящем
направлении. Так, В. В. Лаптев полагает, что, поскольку юридическое лицо -
носитель гражданских прав и обязанностей, хозяйстве
Примечания:
|
